величию сына¹⁴). Между тем настало время для торжественных празднеств по случаю вступления Константина в двадцатый год своего царствования, и по этому случаю император переехал со всем двором из Никомедии в Рим, ще были сделаны самые роскошные приготовления для его встречи. Глаза и уста каждого старались выражать общее счастье, и под покровом происходившей церемонии и притворства были на время скрыты самые мрачные замыслы мщения и убийства¹⁵). Среди празднеств злосчастный Крисп был арестован по приказанию императора, который в этом случае заглушил в себе чувство отцовской привязанности, но не проникся приличным судье чувством справедливости. Допрос был непродолжителен и производился втайне¹⁶), а так как было признано уместным скрыть казнь молодого принца от глаз римского населения, то он был препровожден под сильным конвоем в город Полу, в Истрию, где вскоре вслед за тем был лишен жизни или рукою палача, или более мягким способом отравления¹⁷). Цезарь Лициний - юноша с симпатичным характером - был вовлечен в гибель Криспа¹⁸), и непреклонная недоверчивость Константина не тронулась ни мольбами, ни слезами его любимой сестры, просившей о помиловании сына, вся вина которого заключалась в его высоком происхождении; она не долго пережила эту потерю. История этих несчастных принцев, свойство и доказательства их вины, формы их суда и подробности их смерти - все это было покрыто таинственным мраком, а льстивый епископ, превозносивший в тщательно обработанном сочинении добродетели и благочестие своего героя, хранит благоразумное молчание об этих трагических событиях¹⁹). Это высокомерное презрение к мнению человеческого рода налагает неизгладимое пятно на имя Константина и вместе с тем напоминает нам, что один из величайших монархов нашего времени поступил в подобном случае совершенно иначе. Царь Петр, при своем неограниченном самовластии, предоставил на суд России,

Европы в потомства мотивы, заставившие его утвердить обвинительный приговор над преступным или, по меньшей мере, недостойным сыном²⁰>.

Убеждение в невинности Криспа было до такой степени всеобщим, что новейшие греки, чтя память Константина, вынуждены смягчать преступность совершенного им убийства, так как оправдывать его им не дозволяют природные человеческие чувства. Они утверждают, что лишь только огорченный отец убедился, что он был вовлечен в заблуждение ложным обвинением, он тотчас поведал миру о своем раскаянии и угрызениях совести, облекся в сорокадневный траур, в течение которого отказывался от пользования банями и от всяких удобств обыденной жизни, а для назидания потомства воздвиг в честь Криспа золотую статую со следующей достопамятной надписью: «Моему сыну, которого я несправедливо осудил»²¹). Столь нравственная и столь интересная история заслуживает того, чтобы ее подтвердили более веские авторитеты, но если мы обратимся за сведениями к самым древним и самым правдивым писателям, мы узнаем от них, что раскаяние Константина выразилось лишь в пролитии крови и мщении и что он искупил умерщвление невинного сына казнью жены, которая, быть может, была действительно виновна. Они приписывают гибель Криспа коварству его мачехи Фаусты, которая из непримиримой ненависти или вследствие отвергнутой любви возобновила во дворце Константина древнюю трагическую историю Ипполита и Федры²²). Подобно дочери Миноса, дочь Максимиана обвинила своего пасынка в покушении на целомудрие жены его отца и без большого труда добилась от ревнивого императора смертного приговора против молодого принца, в котором она не без основания видела самого опасного соперника ее собственных детей. Но престарелая мать Константина Елена была глубоко огорчена преждевременной смертью своего внука Криспа и отомстила за нее; скоро было сделано действительное или мнимое открытие, что сама Фауста находилась в преступной связи с одним рабом, состоявшим при императорской конюшне³³⁵. Ее смертный приговор и казнь состоялись немедленно вслед за ее обвинением: она задохнулась от жара в бане, нарочно с этой целью растопленной до того, что в ней не было возможности дышать²⁴). Иные, быть может, найдут, что воспоминание о двадцатилетней супружеской привязанности и честь их общих детей - наследников престола должны бы были смягчить суровость Константина и заставить его ограничиться заключением преступной жены в тюрьму, как бы ни казалась тяжкой ее вина. Но мы считаем неуместным взвешивать мотивы этого странного факта, так как он сопровождался такими сомнительными и сбивчивыми подробностями, которые заставляют нас сомневаться в его достоверности. И те писатели, которые нападали на Константина, и те, которые его защищали, оставили без внимания два замечательных места в двух речах, произнесенных в царствование его преемника. В первом из них восхваляются добродетели, красота и счастье императрицы Фаусты - дочери, супруги, сестры и матери стольких монархов²⁵*; а во втором положительно говорится, что мать младшего Константина, убитого через три года после смерти его отца, оставалась в живых для того, чтобы оплакивать смерть своего сына²⁶). Несмотря на положительные свидетельства нескольких писателей, как языческих, так и христианских, все еще остается некоторое основание думать или, по меньшей мере, подозревать, что Фауста спаслась от неразборчивого и недоверчивого жестокосердия своего супруга. Тем не менее вполне достаточно казни сына и племянника вместе с множеством их достойных и, может быть, невинных друзей²⁷) для того, чтобы оправдать неудовольствие римского народа и сатирические стихи, которые были прибиты к дворцовым воротам и в которых сравнивались между собою блестящие и кровавые царствования Константина и Нерона²⁸).

Со смертью Криспа наследственное право на императорский престол, по-видимому, переходило к трем уже упомянутым нами сыновьям Фаусты - Константину, Констанцию и Константу. Эти молодые принцы были возведены один вслед за другим в звание цезарей, и годы их возвышения совпадают с десятым, двадцатым и тридцатым годами царствования их отца²⁹). Хотя этот образ действий и увеличивал число будущих владык римского мира, ему может служить оправданием пристрастие отцовской привязанности; но нам нелегко понять мотивы императора, когда он рисковал спокойствием и своего семейства, и своего народа, возвышая без всякой надобности двух своих племянников Далмация и Аннибалиана. Первый был поставлен на равную ноту со своими двоюродными братьями, благодаря полученному им титулу цезаря, а в пользу второго Константин придумал новое и странное название Nobilissimus³⁰), к которому присовокупил лестное право носить одеяние пурпурового цвета с золотом. Но ни в каком веке Римской империи не было ни одного принца императорского дома, который был бы отличен, подобно Анни-балиану, титулом царя, - тем титулом, который даже в глазах подданных Тиберия был бы ненавистен, как нечестивое и жестокое оскорбление, нанесенное им прихотью тирана* Употребление этого титула даже в царствование Константина представляется странным и изолированным фактом, который кажется невероятным, несмотря на совокупное свидетельство императорских медалей и современных писателей³¹).*

Вся империя была сильно заинтересована тем, какое будет дано воспитание этим пяти юношам, признанным преемниками Константина. Телесные упражнения готовили их к трудностям войны и к обязанностям деятельной жизни. Те писатели, которым приходилось упоминать о воспитании и дарованиях Констанция, говорят, что он отличался ловкостью в гимнастических упражнениях, что он ловко прыгал и шибко бегал, что он был искусным стрелком из лука, хорошим кавалеристом и отлично владел всякого рода оружием, какое только употреблялось кавалерией и пехотой³²). С таким же тщанием, хотя, быть может, не с таким же успехом старались развивать способности прочих сыновей и племянников Константина³³). Самые знаменитые наставники в христианской вере, в греческой философии и в римской юриспруденции были приглашены щедрым императором, который взял на самого себя важную задачу познакомить царственных юношей с искусством знать людей и управлять ими. Но гений самого Константина развился несчастиями и опытом. В то время, когда он жил частным человеком, и потом, когда он был окружен опасностями при дворе Галерия, он научился владеть своими собственными страстями, бороться с страстями себе равных и полагаться в заботах о своей безопасности и своем будущем величии только на благоразумие и твердость своего собственного поведения. На стороне его предназначенных преемников была та невыгода, что они родились и воспитывались в императорской багрянице. Постоянно окруженные толпою льстецов, они провели свою молодость в наслаждениях роскошью и в ожидании престола; да и достоинство их звания не позволяло им спускаться с той высоты, с которой разнообразные черты человеческой натуры кажутся бесцветными и однообразными. Снисходительный Константин допускал их, с самого раннего возраста, к участию в управлении империей, и они изучали искусство царствовать на счет тех народов, которые были вверяемы их попечению. Младшему Константину была дана в управление Галлия, а его брат Констанций променял этот старинный удел своего отца на более богатые,