conditiooem debent qenitali solo, propter agriculturam sub dominio possessorum. Августин, de Civitate Dei, кн. 10, гл. 1.

¹⁸⁷⁾ Древняя юрисдикция столицы эдуев Огена (Aufustodunum) в Бургундии обнимала соседнюю территорию Неверса (Noviodunum.) См. Анвилля Notice de I'Ancienne Gaule, стр. 491. Епископство Отенское состоит теперь из шестисот десяти приходов, а Неверское из ста шестидесяти. Если мы возьмем списки рождений за Одиннадцать лет в четырехстах семидесяти шести приходах той же провинции Бургундии и умножим число рождений по умеренной пропорции одного к двадцати пяти (см. Мессанса Recherches sur la Population, стр. 142). то мы найдем среднюю цифру населения каждого прихода в шестьсот шестьдесят шесть человек: если же мы снова умножим это число на семьсот семьдесят приходов Невер-ского и Огенского епископств, то мы получим сумму пятисот пяти тысяч ста двадцати человек для всей страны, которой когда-то владели эдуи.

^1М* Мы можем к этому прибавить триста одну тысячу семьсот пятьдесят жителей в епископствах Шалонском (Cabillonum) и Масонском (Matisco), так как в первом из них было двести приходов, а во втором двести шестьдесят. Эта прибавка территории оправдывается следующими весьма правдоподобными соображениями. 1. Шалон и Масон, без сомнения, первоначально принадлежали к юрисдикции эдуев. См. Анвилля Notice, стр. 187-443. 2. В Notitia Галлии они называются не Gvitates, а просто Castra. 3. Они, как кажется не были местопребываниями епископов до пятого или шестого столетия Однако у Евмения (Pamegyr. Vet, VIII, 7) есть одно место, которое решительно не дозволяет мне допустить, чтобы в царствование Константина территория эдуев пролегала по красивым берегам судоходной Саоны.

^1в9) Евмений in Panegyr. Vet, VIII, 11.

¹⁹⁽* Аббат дю-Бо, Hist Critique de la Monarchie Francaise, ч. 1, стр. 121.

¹⁹¹⁾ См. Код. Феод. кн„ 13, тит. 1 и 4.

¹⁹²) Император Феодосий отказался в изданном им законе от этой постыдной отрасли дохода (Годефруа ad Cod. Theod, кн. 13, тит. 1), но прежде чем это сделать, он обеспечил для себя пополнение этого дефицита. Один богатый патриций, по имени Флорентий, возмущенный законным разрешением такого промысла, обратился с представлениями к императору и, чтобы склонить его к отмене такого разрешения предложил ему свои собственные поместья в возмещение убыли доходов. Император имел низость принять его предложение. - Гизо.

¹⁹³) Зосим, кн. 2. стр. 115. В жалобах Зосима, как кажется, было столько же раздражительности и предубеждения столько в тщательно обработанной защите Константина усердным доктором Говеллем. History of the World, ч. ? стр. 20.

¹⁹⁴* Ко&Фод, кн. 11, тит. 7, зак. 3.

¹⁹⁵* Этот обычай был более древен; римляне заимствовали его из Греции. Кому не знакома знаменитая речь Демосфена по поводу золотого венка, который ему хотели поднести его сограждане, которого хотел его лишить Эсхин? - Гизо.

¹⁹⁶⁾ См. Липсия de Mqgnitud. Romana, кн. 2, га 9. Испанская провинция Таррагона поднесла императору Клавдию золотой венок весом в семьсот фунтов, а Галлия поднесла ему другой венок в девятьсот фунтов. Я здесь придерживался основательной поправки Липсия.

¹⁹⁷> «од Феод кн. 12, тит. 13. Сенаторы считались освобожденными от взноса Аигит Coronarkim, но Auri Obtatk), которое от них требовалось, было совершенно такого же роща.

¹⁹⁸⁾ Великий Феодосий в своих разумных советах сыну (Клавдиан in 4 consulatu Honorii, 214 и сл.) определяет различие между положением римского монарха и положением парфянского. Одному была необходима добродетель, а другому было достаточно его происхождения

ГЛАВА XVIII

Характер Константина. -Война с готами. -Смерть Константина. - Разделение империи между его тремя. сыновьями. - Персидская война. - Трагическая смерть Константина Младшего и Константа. - Узурпация Магненция. -Междоусобная война. - Победа Констанция

Характер государя, переместившего столицу империи и внесшего столь важные изменения в гражданские и религиозные учреждения своей страны, обратил на себя общее внимание и вызвал самые противоположные отзывы. Признательное усердие христиан украсило освободителя церкви всеми атрибутами героя и даже святого, тоща как ненависть побежденной партии сравнивала его с самыми отвратительными из тех тиранов, которые бесчестили императорское звание своими пороками и слабостями. Такое же пристрастие в суждениях сохранилось в некоторой степени у следующих поколений, так что даже в наше время личность Константина служит предметом или сатиры, или панегириков. Мы постараемся беспристрастно указать и те недостатки, которые находят в нем даже самые горячие из его почитателей, и те добродетели, которые признают в нем даже самые непримиримые его враги; тоща нам, может быть, удастся нарисовать такой верный портрет этого необыкновенного человека, который мог бы быть одобрен не краснея беспристрастной и правдивой историей¹). Но с первого же шага нам становится ясно, что тщетная попытка сочетать столь несходные между собою черты и согласить столь несовместимые одно с другим свойства должна создать скорее чудовищный, нежели человеческий образ, если мы не выставим его в надлежащем свете посредством тщательного разъединения различных периодов царствования Константина.

Природа украсила самыми лучшими своими дарами и наружность, и ум Константина. Он был высок ростом, его осанка была величественна, его манеры были изящны, его сила и ловкость обнаруживались во всех физических упражнениях, и с самой ранней молодости до самого преклонного возраста он сохранил крепость своего сложения тем, что строго держался добродетелей семейной жизни - целомудрия и воздержанности. Он находил удовольствие в интимной беседе,

и, хотя он иногда увлекался своей склонностью к насмешкам, позабывая, что при его высоком положении необходимо быть сдержанным, тем не менее вежливость и любезность его обхождения располагали в его пользу всех, кто имел к нему доступ. Его обвиняли в том, что в его дружбе не было искренности, однако в некоторых случаях он доказал, что был способен к горячей и прочной привязанности. Его недостаточное образование не помешало ему понимать всю цену знания, и его щедрое покровительство не оставляло без поощрений ни искусств, ни наук. В деловых занятиях его деятельность была неутомима, и он почти непрерывно упражнял активные способности своего ума чтением, письмом, размышлением, аудиенциями, которые давал послам, и рассмотрением жалоб своих подданных. Даже те, которые порицали его распоряжения, были вынуждены сознаться, что он имел достаточно умственного величия, чтобы замышлять самые трудные предприятия, и достаточно терпения, чтобы приводить их в исполнение, не останавливаясь ни перед предрассудками, внушенными ему воспитанием, ни перед криками толпы. На поле сражения он умел сообщать свою собственную неустрашимость войскам, которыми он командовал с искусством самого опытного полководца, и скорей его дарованиям, чем его счастью, должны мы* приписывать славные победы, одержанные им над внешними и внутренними врагами республики. Он любил в славе награду и, может быть, мотив понесенных им трудов. Безграничное честолюбие, которое, с момента принятия им императорского звания в Йорке, по-видимому, было господствующей страстью его души, может быть оправдано и опасностями его собственного положения, и характером его соперников, и сознанием своих превосходств, и надеждой, что успех даст ему возможность восстановить спокойствие и порядок в расшатанной империи. Во время своих войн с Максенцием и Лицинием он умел расположить в свою пользу народ, сравнивавший наглые пороки этих тиранов с благоразумием и справедливостью, которые, по-видимому, руководили управлением Константина²^. Такое или почти такое понятие составило бы себе потомство о характере Константина, если бы он пал на берегах Тибра или даже позднее, в равнинах близ Адрианополя. Но остальные годы его царствования (по умеренному и поистине снисходительному приговору одного писателя того же века) низвели его с того высокого положения, которое он мог бы занимать наряду с самыми лучшими римскими монархами³). В жизни Августа мы видим тирана республики, почти незаметным образом мало-помалу превращающегося в отца своего отечества и всего человеческого рода. А в жизни Константина мы видим героя, который в течение долгого времени внушал своим подданным любовь, а своим врагам страх, но затем превратился в жесткосердого деспота, или развратившегося вследствие избытка счастья, или полагавшего, что его величие освобождает его от необходимости лицемерить. Всеобщий мир, который он поддерживал в последние четырнадцать лет своего