Когда ты был моложе. Богатым лесом ты одет, И много в нем грибов, брат. Но дерева свободы нет Среди твоих дубов, брат. А без него нам свет не мил И горек хлеб голодный. Мы выбиваемся из сил На борозде бесплодной». И в даль, печален и суров, Впивался Бёрнс. И там вздымалось Кипенье рваных облаков И черепица мглою стлалась. «Но верю я: настанет день,— И он не за горами,— Когда листвы волшебной сень Раскинется над нами. Забудут рабство и нужду Народы и края, брат, И будут люди жить в ладу, Как дружная семья, брат!» И, задыхаясь от погони За песней новою своей, Поднялся он в грозе и звоне Кипучих мыслей и страстей. Слова запели, затрубили В сердца, в века, светлы, легки, Взлетев, как птицы, в изобилье Из-под сухой его руки. Скорее настежь окна, двери! И тьма и солнце за окном. Навстречу небывалой эре Выходит Бёрнс. Но где-то гром, Но где-то молния полощет И альбатрос зовет на бой. И он на Эдинбурга площадь Выходит, словно в век иной. Идет, виденьем осиянный Грядущих дней, — идет, спешит, И шаг, как ямб, гудит, чеканный, Квадратный меряя гранит. Навстречу в хохоте, в гримасах, Качая бантами, идет Ватага чванниц толстомясых В сопровождении господ! Владельцы замков, бирж владыки, Закона лживого столпы, Ораторы придворной клики И лицемерные попы, Сановные душепродавцы, Обманщики простых людей И королевские лукавцы — Поэты — плуты всех мастей,— Они идут, сомкнувшись вместе, Высокомерно выгнув грудь, Тупым шлагбаумом бесчестья Загородив свободный путь. Но, поглядев на них сурово, Он не отступит ни на миг, Ни на одно живое слово, Ни на один крылатый стих. Пускай шипят, свистя, вздыхают, Пусть проклинают всем гуртом, Пускай смеются, пусть пугают Тюрьмой, веревкою, крестом,—
