Ты мерил тот шлях, одноногий Степан, Когда, как лунатик, хромал по степям На тесаной куцей ноге деревянной, Кружки оставляя в степи окаянной. Убогие стены несчастной землянки, Клочочек земли у немого погоста. А рядом чернеют угрюмо и грозно Равнины Фальцфейна, курганы Родзянки. И вдруг как задуло, пошло, закрутило Огромно, паляще, черно и багрово. Сквозь хмарь чернозема дневное светило Ползло, словно чудище, круглоголово. Коробило землю, сдувало покровы, Валило в овраги волной пропыленной, Ревуче, рычаще, черно и багрово Катился над степью котел раскаленный. Поля задавило. Сгубило посевы. Могильщиком черным прошло по степи. Смоленой метелью. Пылищею серой. Беда. Безнадежность. Кустов костяки. «Где ты, боже? Где ты, боже? — Кличет баба в хате.— Почему унять не можешь Ветров злые рати? Ничего у нас нет боле, Хоть и было мало. Ты сойди-ка в чисто поле, Глянь-ка: всё пропало». — «Зря такое, зря такое Завела ты, баба. Ты б дала напиться детям, Хлеба им дала бы. А тогда, убога, И проси у бога!» А водица в ямке — не вода, а ил и муть, Кроме грязной жижи, ничего не зачерпнуть. Сквозь поры серого рядна Кашицу процеди. Детишкам дай испить до дна Из ковшика воды. Куда же он глядит, наш бог, И что мы для него?.. Ты тих, как прах. Как глина — ссох. Ты вбился в землю, как клеймо. С порога хаты смотришь ты В задымленную злую даль. В безмерность горя, черноты И в бесконечность пустоты, В смятенье пыли, в тьму и гарь. Себя не жаль, труда не жаль — Детишек малых жаль. Надежды жаль, молитвы жаль. Куда пойдем с тобой, печаль? Нам некуда идти. Как саваном, покрыло все дороги. Не видно колеи. Ни следа тяжких ног. Один ты — одинокий, одноногий — Над крестом невидимых дорог. И еще вздыхают пыль и мга, Тополь лихорадит, как от боли. Тишина загубленного поля Заливает света берега. Вдруг мужик вперед подался, глянул — Что это? Не наважденье ль там? Кто спустился с черного кургана И к его подходит воротам? В латаной рубахе дед, босой, убогий, На дороге черной — белый, словно свет, Возле мазанки, почти что на пороге, Встал и не поздравствовался дед. Посох, короб с кобзой, сума за плечом — И куда плетется и поет о чем? Кобзари, калеки — всё вам нипочем, Нам беда и слезы — а вы тут при чем? Очи — как вода стоячая в болотце, Губы — как засохший ком земли, Лоб — как взлобок, выцветший на солнце, Волосы — седые ковыли. Он заходит в хату. Он за стол садится. Дети примолкают. Баба подает В ковшике водицы. Он берет и пьет, Долго пьет. Молчит. Голова клонится, Словно прячет горе, что его гнетет. Стон — не для напева. Плач — не для зачина. Не касайся кобзы, струн не трогай, друг! Пел надежду — ныне здесь одна кручина, В черном горе мира погибает звук. Вдруг в тишине, вдруг в тишине Вспыхнул подструнок — и вот Пальцы прошлись по горячей струне, Песня, как птица слетая ко мне, Горло когтями рвет. До глуби ран, до самого дна Пронзает сердце и совесть. Из недр беды встает она, Надежды упорная повесть.
