доносится яростный рев, но он долетает не с фронта — с разбитых аллей зоосада: уже третий день умирает голодный, израненный лев. Безмолвие это не тише ударов, громов и обвалов, горячего лязга зениток, осколков, упавших во двор. Разрыв отражается ало в зеркальной стене пьедестала, откуда великий Шевченко свой гневный ведет разговор. Шуршанье галош стариковских. Патруль. Прозвенели подковки. Дома и прохожие смотрят пустыми глазами беды. Сижу на скамейке у мертвой автобусной остановки, выискиваю в сознанье последней надежды следы. «Оксано! — меня окликают.— Оксано, ах, как же я рада!» Дрожащие руки Марийки. В веселом платочке она. «Осталась? Теперь уже скоро! Бегут они! Так им и надо! Я им ничего не забуду, за всё рассчитаюсь сполна!» Марийкины темные очи. Марийкины влажные губы, но как-то она изменилась. Ты раньше такой не была! Отпрянула я, и тревога мне в душу ударила грубо, и словно глубокая пропасть мгновенно меж нами легла. «Я слушаю радио… Вермахт. Культура. Берлин. Европейцы. Боишься? Объявимся вместе. Ведь обе мы — жертвы Чека…» На желтой песчаной аллее стою я с разгневанным сердцем. Ударю! До боли, до крика моя размахнулась рука. Ударю! Прочь с нашей дороги, не то придушу тебя, шлюха! Вот так и случилось, что в жизни впервые мне встретился враг. Глаза по-кошачьи погасли. «Прочь, дрянь», — приказала я глухо. Исчезла… В ту ночь меня вывел за город знакомый овраг. Задымлены дали. Забиты дороги. У каждого дома война на пороге. Поля пепеля, запылали стога. Привалы. Бомбежки. Проклятья. Тревоги. Побиты, стернею исколоты ноги. Вода и надежда, как хлеб, дорога. Над степью — колючие крылья врага. Донетчина. Стынет в болотах куга. Нет сил продвигаться. Лишь верность в залоге. Еще два шага… И еще два шага… Где наших догнала я? Где-то за тихим Осколом. Смущен и растерян, стоял предо мною Павло. Ушел на собранье. Вернулся ко мне с протоколом: я снова зачислена. Все-таки мне повезло! Крутнулись верньеры. Зеленый глазок по привычке мигнул. И взметнулись антенны, и сразу пошла цокотня, перестук, перезвон, позывных перекличка. Пульс морзянки прерывистый — вот он, в руках у меня. Будь направлена к цели, точна, непреклонна, как выстрел! И научишься ты, как народный пароль понимать, речь, зажатую в шифры, условные знаки и числа диверсантских коротких депеш, партизанских команд. Мчатся точки, тире, мчатся точки, тире, словно искры, и взрывается вдруг штаб СС на Холодной горе. Это бьют по врагу худощавые руки радистки искрометным ключом своим: точка, тире, точка, точка, тире. И порою мне кажется, будто, морзянкою стали под моею рукою все звуки на нашей земле: и негромкая песенка Павла с оттенком печали, и блуждающий голос моторов в заснеженной мгле. Различают их точно: сперва вдох,
