Друзья!» Он так впервые нас назвал. Ему ответить мне совсем не просто: я дочь того, кто за решеткой пал. Смерть коммуниста — общая утрата в непримиримой схватке двух миров. Я заменю погибшего солдата, пусть будет путь мой сложен и суров. Я слышу: «Братья, сестры!» Что отвечу? Как назовусь теперь я? Дочка? Чья? Честь моего отца зовет опасностям навстречу — будь эстафетой правды, жизнь моя. Дочь коммуниста, я в строю шагаю и верность докажу судьбой своей, я не прерву, не посрамлю и не сломаю путь моего отца, пути его детей. И вот наш класс в дверях военкомата — мы просим всех нас в армию забрать, но отобрали только хлопцев пять, а остальным: шагай домой, ребята! Почувствовав себя полулюдьми, мы поняли — сдаваться не годится, и всё ж на курсы записались мы, что назывались курсами радистов. Там властвовал Иван Фомич. Сверял бумаги, заявления, анкеты и в сотый раз вопросы повторял: кто дед? отец? кто ты? родился где ты? Он был на страже, сумрачно глядел, прознав про нас, что мы не знали сами. Листки коротких жизнеописаний он подшивал в глухие папки дел. Бумаги разобрав, решили разом курсантами зачислить весь наш класс, лишь я недооформлена приказом, последним на меня пришел приказ. На заявлении моем несмело Иван Фомич поставил личный гриф. Недоучилась я радиоделу: озноб и жар меня свалили — тиф. Еще в одну пришлось попасть беду. Два месяца на скомканной подушке, на кривоногой ветхой раскладушке металась я в тревоге и бреду; и вот бреду по улицам пустынным, острижена, как мальчик, и слаба. До курсов путь таким казался длинным, но там мой долг, товарищи, судьба. Рванула дверь, так, что крючок долой, навстречу тишина — страшнее грома, мне сквозняком под ноги помело окурки и солому. Плакаты, схемы — кучею в углу, застыли на доске тире и точки, без переплетов книги на полу, верньеров эбонитные кружочки. Какая неживая тишина! И я одна стою в немом просторе поспешно брошенных аудиторий… Где наши курсы? Я стою одна. Уехали, предупредить забыли? С собой не взяли? Павел! Как же ты? Не закричать! Не рухнуть, обессилев. Уйти из Харькова, из душной пустоты. На площади пусто и страшно. Как траура черные ленты — узоры легли на асфальте — как черные ленты венков. Видать, здесь сжигали поспешно архивные документы, и ветер осенний уносит обрывки обугленных слов. Безлюдье печальных кварталов, горчайший дымок листопада… Как рокот далеких орудий,
