Когда я, у стены холодной стоя, одолевала приступ немоты, вдруг добрый взгляд, сочувствие простое, прикосновенье чьей-то теплоты… Дар благородства, многого ты стоишь, не дал мне впасть в отчаяние ты! Я в памяти лелею до сих пор учительницы взгляд, родной и близкий, о несгибаемости большевистской с отцовым старым другом разговор. Всё оборвалось. Приговор суров, и незачем ходить мне в караулку, и незачем приемных ждать часов. С кастрюлькой полною по переулку иду и слышу гром своих шагов, а может, это сердце бьется гулко. Что маме я скажу? Нет слез, нет слов… Подкинуло… Взметнулось… Заскребло… Дыханье сжалось. Мечутся мгновенья. К иллюминатору приник Павло, Иван Фомич как будто врос в сиденье. Я вглядываюсь в льдистое стекло: там возникает, искрится виденье — огни, огни. Сквозь темноту внизу — зеленые, малиновые трассы, блеск разноцветных молний, как в грозу, побагровевших туч клубящиеся массы. Моторы бесятся на всем газу, в кабине бочки и боеприпасы задвигались, ползут куда-то вбок. Пунктир смертей поблизости пролег, и снова тьма, бушующая высь, и вновь блестит поток огнистых ниток, разверзлись тучи, в небеса впились ножи прожекторов и острия зениток. Ревут моторы, аж гогочут, так, что содрогаются хрящи дюраля в кабине нашей. Спазмы горло сжали. Тюки и ящики сползают в хвост, во мрак. Вдруг различила средь сплошного гула я облегченный возглас бортстрелка, и тишину опасную вдохнула, и поняла, что цель уже близка. Еще под нами всплески огнепада тревожно освещали горизонт. Вошел пилот, квадратик шоколада погрыз, сказал: «Перелетели фронт». И вновь плафонов синий свет мертвящий. Павло у парашюта. И, как сыч, в глухом углу, облокотясь на ящик, насупился Иван Фомич. О чем он размышляет этой ночью, уйдя в себя и сторонясь людей, один в своем душевном худосочье и в одинокой мрачности своей? «Совсем девчонка, но не разгадаю ее души, никак не разберу: измучена она? иль просто злая? Иль с нами лживую ведет игру? Начальству я уже давал советы не рисковать и повторю опять: поосторожней с барышнею этой, есть основанья ей не доверять. Каких причин таинственная сила ее в полет сумела снарядить? Иль оправдать отца она решила, иль нам изменой черной отплатить? Фамилию отца, конечно, скрыла. Под материнским именем она обманно в ополчение вступила. Анкета, мягко скажем, неполна. Я фальшь открыл — и сразу к генералу: мол, так и так, вот что известно нам.
