многие из них – члены нашего худсовета, и Филатов за ними наблюдает. И ему удается не только сделать пародии на стихотворный стиль, но и актерски показать поэтов…»
Со временем Филатов стал уже без всякой боязни выходить с ними на сцену и элегантно раздавать словесные пощечины «олимпийцам» отечественной поэзии – Сергею Михалкову, Расулу Гамзатову, Роберту Рождественскому… Доставалось и, казалось бы, «неприкасаемым», по духу и по крови истинно таганским авторам – Андрею Вознесенскому и Евгению Евтушенко. Впрочем, «объекты» пародий на пересмешника отнюдь не обижались. Ведь, как говорил их автор, это «лишний раз поклон, если на тебя делают пародию, значит ты чего-то значишь… А заслуга Евтушенко в том, что он привлек внимание сотен, если не тысяч людей к поэзии. Может, не будь Евтушенко, я до Пушкина добирался бы тыщу лет…»
Выступления Филатова на эстрадных подмостках пользовались большущим успехом. Даже сам Аркадий Райкин весьма многозначительно оценил литературно-драматические способности своего несостоявшегося (в Театре миниатюр) артиста или завлита. «Как-то на вечере в ВТО, – вспоминал Филатов, – стою за кулисами и слышу: «За Райкиным идет Филатов». Я бросился к конферансье: «Федя, ты с ума сошел! Я не могу в таком порядке!» Вдруг сзади мягко рука ложится на плечо, и до боли знакомый голос: «Артисту Филатову можно идти после артиста Райкина». Это был не комплимент, ни в коем случае. Это означало, что он меня простил…»
Простил великий маэстро за то, что в свое время никому не ведомый актер Филатов проявил отчаянную смелость и отклонил более чем лестное предложение Мэтра поработать вместе в его театре.
Увлечение стихотворными пародиями у Филатова, впрочем, довольно скоро миновало. Один знаменитый скульптор дал ему мудрый совет: «Брось заниматься ерундой. Пародирует других только тот, кому нечего сказать от себя. Пиши самостоятельно». А он и так писал «от себя». Только никому не показывал. Правда, у него тогда не было принципа «ни дня без строчки», как у Юрия Карловича Олеши. Были не то что дни, ухмылялся в усы Филатов, целые годы без строчки. Писать – это ведь не ходить каждый день на службу…
На Таганке в те годы многие писали. Я не говорю о самом главном сочинителе – Владимире Высоцком. Но блистал своими рассказиками-экспромтами, искрометными каламбурами, а позже интересной прозой и публицистикой Вениамин Смехов. Кроме всего прочего, Смехов удачно инсценировал (приспосабливал для таганского театра) стихи и прозу – «Послушайте!» по Маяковскому, «Час пик» по роману модного польского писателя Ежи Стефана Ставинского. Борис Хмельницкий уже все чаще задумывался над фабулой своей будущей пьесы-притчи «Ванька Каин». Успешно пробовала себя в беллетристике Алла Демидова. В 1973 году повестью «На Исток-речушку, к детству моему…» дебютировал в сверхпопулярном молодежном журнале «Юность» будущий «домовой Таганки», он же «Нестор-летописец» Валерий Золотухин.
В основном они писали не для публикаций, не для потомков, не для вящей славы – для себя, для застолий, капустников, короче, для друзей. Как оказалось, писать для друзей – это не так уж мало. Важно только, каких друзей себе выбирать.
Шеф к подобным литературным упражнениям своих актеров, как говорится, «дышал неровно» и всемерно их поощрял. Если появлялся на горизонте человек с драматическими данными и притом с литературной жилкой, обязательно брал в труппу. «Ведь театр он строил на хорошей литературной основе, – пояснял Филатов, – поэтому нуждался в исполнителях, остро чувствующих слово…» Да ведь мастер и сам грешил стихами. «Вы – режиссер, Юрий Петрович, но я люблю Вас как поэта…» – преклонял пред ним колено Андрей Вознесенский.
Юрий Петрович с удовольствием включал актеров в общий театральный творческий процесс. Общаясь с коллегами из других театральных коллективов, Леонид Алексеевич с гордостью говорил: «Наш театр с самого начала заваривался студийно. Сами участвовали в оформлении, в написании инсценировок, музыки, текстов песен, помогали режиссировать… Наш театр – единственный, где главный режиссер стремится максимально использовать все таланты своих актеров… Студийность – это учеба, воспитание рабочего отношения к искусству».
Владимир Высоцкий, Борис Хмельницкий и Анатолий Васильев писали музыку к спектаклям. Целая группа начинающих режиссеров – Вениамин Смехов, Леонид Филатов и тот же Анатолий Васильев – пробовала свои силы, совместно с Мастером работая над спектаклем по поэме Евгения Евтушенко «Под кожей статуи Свободы». Чуть позже все актерские усилия слились в особое зрелище «В поисках жанра» или «В поисках себя». Поначалу они хотели это свое представление назвать «Срезки», так как там присутствовали фрагменты некоторых прежних таганских спектаклей с их авторским участием. Но слово это какое-то неблагозвучное, рассказывал Владимир Семенович Высоцкий, обидное: «Срезки». Наконец, кому- то пришла идея в голову назвать это зрелище довольно банально, но точно. Постоянными участниками представления, неизменно собирающими переполненные зрительные залы, были, собственно, сам Высоцкий, потом Филатов, Золотухин, Дмитрий Межевич. Впрочем, состав исполнителей смело варьировался в зависимости от обстоятельств…
В определении творческого потенциала театра Андрей Вознесенский высказывался, как всегда, изысканно метафорично: «Блистательные актеры ее («Таганки».
В общем, в дураках оставались те, кто с пеной у рта доказывал, что любимовский театр – театр марионеток, театр без актеров. Нет, тут скорее была своеобразная таганская артистическая республика. Дураки же на Таганке попросту не приживались, а те, кто все-таки оставался в надежде затеряться в тени кулис, – попросту лишались «гражданства».
Актер пишущий был для «Таганки» делом обыденным. Но вот актер немузыкальный – вопиющим исключением из существующих правил. Филатов был, пожалуй, единственным в труппе непоющим актером. «У меня нет слуха, – объяснял он. – Правда, я рискнул напеть две песни Булата Окуджавы в… картине «Из жизни начальника уголовного розыска», старательно перед этим их заучив (на что ушла уйма времени). Надеюсь, это не только первый, но и последний случай в моей певческой биографии». Лукавил Леонид Алексеевич, что, мол, не оправдал «надежд». Ну, а как же быть с кинолентами «Последняя полоса препятствий», «Грачи» или с таганским спектаклем «Товарищ, верь…», где ему пришлось петь вместе с Золотухиным и Дыховичным? И как петь!.. Хотя, как грозил сам Филатов, подождите же, я вас буду еще гнать до забора своим исполнением!..
Верный товарищ Филатова по жизни, однокашник по «Щуке» Владимир Качан с ностальгией вновь и вновь вспоминал, какой бешеной популярностью в театрально-цирковой, студенческой среде (и не только) пользовались его песни на стихи Леонида. «Кажется, мы с Филатовым даже стеснялись слегка того успеха… Песня «Оранжевый кот» стала в какой-то степени народной, чем-то вроде городского студенческого фольклора… Некоторые наши песни мало того что стали жить своей жизнью без родителей, но даже обросли своими легендами, что, конечно, для родителей и почетно, и приятно, и… опять-таки смешно».
К пятидесятилетию Филатова, в 1996 году, усилиями Качана удалось выпустить песенный альбом на стихи юбиляра все с тем же названием «Оранжевый кот». В предисловии к альбому их друг юности Михаил Задорнов написал: «Сегодня артисты и торгуют, и становятся пошляками в угоду «большинству». Ни Володя, ни Леня никогда до этого не унижались. Леня никогда не писал стихи по заказу, Володя никогда не сочинял музыку на стихи, которые ему не нравились. Ни тот, ни другой никогда не меняли взглядов из-за денег. Это значит, что они очень талантливые люди… Я горжусь дружбой с Володей и Леней».
«Неполное» музыкальное образование Леонида Алексеевича по мере возможностей пыталась компенсировать жена. Зря, что ли, ей с самим Высоцким в свое время доводилось петь! Тот же Качан рассказывал, как Нина учила Леонида в ноты петь любимую мелодию Фрэнсиса Лея из французского фильма-легенды «Мужчина и женщина». У Филатова такие смешные ноты получались, но они все равно настойчиво пытались напевать на два голоса.
Когда «гром грянул» над Филатовым и он стал инвалидом, то никаких планов на будущее не строил. Друзья видели, что некоторое время он был даже в растерянности, не зная, чем заниматься дальше. Качан убеждал друга: «Тебе дана жизнь для того, чтобы ты писал. Ты живешь, ты будешь жить, пока пишешь. Говорил я пафосно и, может быть, не все правильно. Но это был толчок, энергетический стимул. И он сел за работу».
А потом взял и четким своим почерком, почти печатными буквами обозначил завет себе на всю оставшуюся жизнь:
