— Много здесь солдат поблизости?

— Тю, много, в Мункаче.

— А что, народ небось сердится на москалей?

— О, паничку, — слащаво заговорил парень. — Ведьмы тоже русские.

Офицер с презрением посмотрел на него. Затем сказал что-то унтер-офицеру. Пленные двинулись. Один из венгров со слезами на глазах смотрел на трупы. Русинский гонвед сказал офицеру:

— Пан, это офицер…

Русский офицер подъехал и посмотрел на труп лейтенанта. Тот был весь залит кровью. Кожа на голове между редкими серыми волосами уже посинела. Офицер подозвал русинского парня.

— Тебя как звать?

— Иван Волошин, пан.

— Ну, ладно, ты, видно, мирный малый. Сейчас мы уйдем, но к ночи вернемся. Если в деревню придут австрийцы, так ты подожги одну из тех вон копен. А старосте скажи, чтобы похоронил мертвых. Этого отдельно, — показал он на лейтенанта.

— Понимаю, панички.

Офицер пришпорил лошадь и помчался. Казаки перестроились и двинулись вперед. Длинные пики качались на темнеющем небе. Иван стоял и долго глядел им вслед, пока они не скрылись за холмом. Потом с ужасом посмотрел на трупы и поспешил прочь. Дойдя до копен, остановился и, не желая оправляться на дороге, зашел за копну.

Его бросило в дрожь, когда он увидел торчащие из канавы ноги. Стуча зубами, добежал до деревни. Разыскал старосту. Передал ему распоряжение офицера относительно уборки трупов. Через полчаса несколько телег выехало из деревни. Когда тела доставили, Иван осмотрел их. Лейтенант был здесь. Фельдфебель тоже, но того, из канавы, не было.

Ночью не мог заснуть. Деревня притихла. Люди растерялись и не знали, что предпринять. Ночью мужики отправились в поле и вернулись оттуда, нагруженные шинелями, ранцами и винтовками.

Иван мучился до утра. Упорная мысль не давала ему покоя, но он не решался осуществить ее. Наконец, когда стало светать, он набрался духу и встал, подумав, что хорошо бы взять в компанию своего будущего шурина. Он перешагнул через невысокий забор за колодцем. Вошел в дом. Там спал его будущий шурин Василий Фружинкин. Иван посвятил его в свой план. Василию хотелось спать, он потягивался.

— А далеко он лежит?

— Нет, тут сейчас, у третьей копны дорожного мастера.

Они отправились. Рассветало. В поле никого не было. Со стороны Марамароша глухо грохотали пушки,

— Где же он? — спросил Василий.

Иван, дрожа, остановился.

— Там, там, за копной, в канаве.

Василий колебался, но, взяв себя в руки, решительно направился к копне. Раздвинул лопух. Иван, осмелев, приблизился. Тело лежало в канаве навзничь, как-то странно скрючившись. На лбу трупа зияла страшная рана. Молча, они стали раздевать мертвеца. Стянули ботинки, гетры. Василий критически оглядел порванные брюки, но решил, что их можно еще зашить. Сняли пиджак.

— Ботинки отдадим Анице.

Иван согласился. Аница была его сестра.

Когда приподняли жилетку, оба заметили часы. Оба промолчали. Каждый рассчитывал на то, что другой не видел.

— Штаны мои, — сказал Василий.

— А жилетку дай мне, — попросил Иван.

Стало совсем светло. Они торопились. Василий хрипло выдавил:

— Карманы осмотрим потом.

Запрятали под свитки снятые с трупа вещи и отправились в деревню. Шли быстро, боясь с кем-нибудь встретиться. Каждый думал о своих планах. Иван хотел заполучить пиджак и с болью думал о том, что часы ему не достанутся. Он знал Василия. «Ну, наплевать, — подумал он. — И пиджак не худо». Он тайком наблюдал за Василием.

— Ну, и гнусное дело, — в раздумье произнес Василий и содрогнулся. — Страшное дело!

Вид изуродованного трупа преследовал его.

— Побей бог того, кто это выдумал, — пробормотал Иван.

Оба чувствовали, что совершили большой грех, но алчность завладела ими. Василий думал о том, каким хорошим подарком будут для Аницы ботинки и как он станет щеголять при часах зимой на вечеринках.

Проходя мимо дорожного распятия, они забыли перекреститься. Иван старался поддерживать разговор.

— А ведь наш поп говорил, что война нужна.

— Э, чего там поп! — с досадой оборвал Василий. — Они только потому так говорят, что им все равно не идти на войну. Подлецы! — зло добавил он.

Иван покачал головой и косо посмотрел на Василия. Он подумал, что, не будь у Василия такого хозяйства, не следовало бы Анице выходить за него, потому что Василий никогда не был смирным человеком.

Я долго не встречался с Шандором Поньей. Я даже не знал, где он. Дорожная случайность столкнула нас. Один из моих спутников сообщил мне, что в соседнем вагоне едет мой земляк, страстный шахматист и к тому же интересный человек. Я заинтересовался и пошел знакомиться. Его фамилия сейчас же напомнила мне все.

— Погодите! Вы из Березовки.

— Да. Я провел плен в Березовке.

— Вы тот… немой? Верно?

Лицо Шандора Поньи залила краска, однако он дружески улыбнулся.

Понья был высокого роста, сухой, с иссиня-выбритым лицом, черными глубокими глазами и седеющей головой. От правого уха до середины лба проходил глубокий шрам.

— Таким я вас и представлял, — сказал я. — Я знаю кое-что о вашей истории, но, по правде сказать, думал, что после гражданской войны вы уехали из Советского Союза. Вы как-то исчезли… Чем вы занимаетесь теперь?

— Профессорствую.

— Можно узнать, где именно?

Понья назвал большой сибирский город, где он был ректором Академии коммунистического воспитания. Гражданскую войну он закончил в тысяча девятьсот двадцать третьем году. Он был под Спасском, под Волочаевкой и при взятии Хабаровска, — тогда при нем еще находилось несколько сот старых, испытанных бойцов, партизан-интернациоиалистов.

Мы вошли в вагон-ресторан. Было пусто и тихо, как бывает обычно между обедом и ужином. Это располагало к беседе.

Понья не заставил себя упрашивать.

— Законы катастрофы — неожиданность и бесповоротность. Это неумолимый факт, который нельзя ни объяснить, ни исправить. С тех пор я пережил очень много. Прошел через теснину множества опасностей. Но той катастрофической быстроты, с какой я попал в русский плен, я не забуду никогда.

Наш батальон прошел малоизвестный лесной участок. Это был пахнущий смолою волынский густой перелесок. Я был тогда, в двадцать лет, командиром роты, в чине лейтенанта. За моей спиной была уже двухлетняя фронтовая служба. Я относился к войне спокойно. Знаете, мне даже иногда нравилось