лице, но в остальном невредимая.

Волдеморт поднял руку, дав ей знак замолчать, и она не осмелилась произнести более ни слова, но продолжала с обожествляющим обожанием есть его глазами.

— Я думал, что он придет, — произнес Волдеморт своим высоким ясным голосом, не отрывая взгляда от прыгающих языков пламени. — Я ожидал, что он появится.

Никто не произнес ни слова. Они казались такими же испуганными, как Гарри, сердце которого теперь колотилось о ребра с такой силой, словно твердо вознамерилось вырваться из тела, которое он собирался отбросить. Его руки были в поту, когда он стянул плащ-невидимку и засунул его и волшебную палочку себе под мантию. Он не хотел подвергнуться искушению вступить в бой.

— Я, похоже… ошибался, — сказал Волдеморт.

— Ты не ошибался.

Гарри выкрикнул это так громко, как только мог, со всей силы, какая у него была: он не хотел казаться напуганным. Воскрешающий камень скользнул между его онемевшими пальцами, и уголком глаза он увидел, что, когда он шагнул на освещенную поляну, его родители, Сириус и Люпин исчезли. В этот момент он почувствовал, что никто, кроме Волдеморта, не имеет значения. Здесь их было только двое.

Иллюзия пропала так же быстро, как появилась. Великаны взревели, Упивающиеся Смертью вместе вскочили, раздались крики, аханье, даже смех. Волдеморт застыл как истукан, но его красные глаза нашли Гарри, и он неотрывно смотрел, как Гарри идет к нему, и разделяет их лишь огонь.

Затем прогрохотал голос…

— ГАРРИ! НЕТ!

Он обернулся: Хагрид был крепко скручен и привязан к растущему поблизости дереву. Его огромное тело в отчаянии рвалось из пут, отчего тряслись ветви над его головой.

— НЕТ! НЕТ! ГАРРИ, КАКОГО?..

— МОЛЧАТЬ! — крикнул Роул, взмахивая волшебной палочкой, и Хагрид умолк.

Беллатрикс, вскочившая на ноги, жадно переводила взгляд с Волдеморта на Гарри и обратно, ее грудь вздымалась. Двигались теперь лишь языки пламени и змея, сворачивающаяся и разворачивающаяся в сверкающей клетке позади головы Волдеморта.

Гарри чувствовал волшебную палочку у себя на груди, но не попытался ее извлечь. Он знал, что змея была слишком хорошо защищена, знал, что если ему удастся навести волшебную палочку на Нагини, пятьдесят проклятий ударят в него раньше. Волдеморт и Гарри продолжали смотреть друг на друга, и теперь Волдеморт склонил голову чуть вбок, изучая мальчика, стоящего перед ним, и единственная безрадостная улыбка искривила лишенный губ рот.

— Гарри Поттер, — очень мягко произнес он. Его голос словно был частью шипящего огня. — Мальчик, который выжил.

Ни один из Упивающихся Смертью не шелохнулся. Они ждали: все вокруг ждало. Хагрид дергался, Беллатрикс тяжело дышала, и Гарри непонятно почему подумал о Джинни, о ее горящем взгляде, о вкусе ее губ на его…

Волдеморт поднял волшебную палочку. Его голова по-прежнему была наклонена вбок, словно у любопытного ребенка, дивящегося, что будет, если он это сделает. Гарри посмотрел в красные глаза и захотел, чтобы это случилось сейчас, быстро, пока он может стоять неподвижно, пока он не потерял контроль, пока он не выдал свой страх…

Он увидел, как рот шевельнулся, увидел зеленую вспышку, и все исчезло.

Он лежал ничком и вслушивался в тишину. Он был совершенно один. Никто на него не смотрел. Никого больше здесь не было. Он был не до конца уверен, что он сам здесь был.

Спустя долгий промежуток времени, а может, совсем короткий, до него дошло, что он существует, что он нечто большее, чем мысль без тела, потому что он лежал, определенно лежал, на какой-то поверхности. Следовательно, он мог осязать, и то, на чем он лежал, тоже существовало.

Практически сразу же, как только Гарри пришел к такому выводу, он почувствовал, что обнажен. Поскольку Гарри был убежден в своем полном одиночестве, его это не беспокоило, но все же слегка интриговало. Он подивился: если он может осязать, то может ли он видеть? Открыв глаза, он обнаружил, что глаза у него есть.

Он лежал в ярком тумане, только этот туман был совсем не похож на туманы, какие он видел раньше. Все окружающее не было скрыто облаками пара; скорее, облака пара не сформировалось еще во все окружающее. Пол, на котором он лежал, казался белым, не теплым и не холодным — он просто был: плоское пустое нечто, на котором можно лежать.

Он сел. Его тело, похоже, было совсем здоровым. Он дотронулся до лица. Очков на нем больше не было.

Затем через окружающее его несформировавшееся ничто до него донесся какой-то звук: негромкие, мягкие удары чего-то, что билось, хлопало и дергалось. Звук был жалобный, но в то же время слегка неприличный. Гарри испытал неловкое ощущение, что он подслушивает что-то секретное, постыдное.

Впервые он ощутил неудобство от того, что не одет.

Едва желание избавиться от наготы сформировалось в его мозгу, как неподалеку от него возникла мантия. Он поднял ее и надел; она была мягкая, чистая и теплая. Это было просто невероятно, что она взяла и появилась в тот момент, когда он ее захотел…

Он встал и огляделся. Был ли он в некоей гигантской Насущной Комнате? Чем больше он смотрел, тем больше там было, на что смотреть. Огромная круглая стеклянная крыша сверкала на солнце высоко над его головой. Возможно, это был дворец. Все было приглушено и неподвижно, кроме этого странного глухого стука и хныканья, исходящих откуда-то поблизости, из тумана…

Гарри медленно развернулся на месте, и окружение словно проявлялось перед его глазами. Огромное открытое пространство, яркое и чистое, зал, много больший, чем Большой Зал, с этим прозрачным круглым стеклянным потолком. Он был абсолютно пуст. Гарри был единственным человеком здесь, кроме…

Он отвернулся, едва заметил то, что издавало звуки. Оно имело форму маленького нагого ребенка, свернувшегося на земле, его поверхность была красная и грубая, словно его освежевали, и оно лежало, дрожа, под сиденьем, где его оставили, нежеланное, скрытое с глаз долой, борющееся за воздух.

Гарри его боялся. Хотя оно казалось маленьким, хрупким и раненым, он не хотел подходить ближе. Тем не менее, он постепенно приближался, готовый отпрыгнуть в любой момент. Скоро он стоял достаточно близко, чтобы коснуться его, но в то же время не мог заставить себя сделать это. Он чувствовал себя трусом. Он должен был успокоить существо, но оно его отталкивало.

— Ты не можешь помочь.

Он резко развернулся. Навстречу ему шел Альбус Дамблдор, шел прямой пружинистой походкой. На нем была длинная мантия темно-синего цвета.

— Гарри, — он широко развел руки, и обе его ладони были нормальными, белыми и здоровыми. — Замечательный мой мальчик. Храбрый, храбрый мужчина. Давай пройдемся.

Ошеломленный, Гарри следовал за Дамблдором, который широкими шагами уходил прочь от того места, где хныкал освежеванный ребенок, ведя Гарри к двум сиденьям, которых Гарри прежде не замечал — они стояли на некотором расстоянии от них под тем же высоким, сверкающим потолком. Дамблдор уселся на одно из них, Гарри упал на второе, уставившись в лицо своего бывшего директора. Длинные серебряные волосы и борода Дамблдора, пронзительные синие глаза за полумесяцевидными очками, искривленный нос — все было таким, каким он его помнил. И тем не менее…

— Но вы же мертвы, — произнес Гарри.

— О да, — спокойно ответил Дамблдор.

— Тогда… я тоже мертв?

— А, — Дамблдор улыбнулся еще шире. — Вот вопрос, верно? В целом, дорогой мальчик, я думаю, что нет.