Различны они становились в несчастье, Пылающий яд источали их пасти, Пылал он, вливаясь в огонь справедливый, Где меркли горящего яда извивы. За этими гнусными змеями следом, За сыном отец и внучонок за дедом — Невинные змеи стекались в печали, Лишенные жала, гореть начинали! А в воздухе ясном над жаркой равниной, Над этой великою смертью змеиной, Змей Такшака, мучимый страхом сожженья, Не падая в пламя, повис без движенья. Хотя беспрерывно лилось возлиянье, Хотя бушевало святое пыланье, Хотя он и был у заклятья во власти, Хотя и стремился он к огненной пасти, — Застыл он без воли, застыл он в безумье, И вот властелин погрузился в раздумье. Спросил он, могучий в деяниях битвы: «Ужель недостаточны ваши молитвы, «Ужель недостаточны ваши стремленья, Чтоб Такшаку ввергнуть в огонь истребленья?» Сказали жрецы. «Это Астики сила Падение Такшаки остановила, «Стой, стой!» — он сказал, повторив троекратно: Заклятье жреца стало Такшаке внятно. Боязнь охватила безумного змея, Он в воздухе ясном застыл, каменея, Как путник, которому всюду преграда, Когда он стоит средь коровьего стада. Сказал Джанамеджая, царства блюститель: «Друзья мои, местью насытился мститель. Да будет исполнено Астики слово, Оно — милосердного дела основа. Отныне мы змеям даруем прощенье, Великое мы прекращаем сожженье. Но в память о пламени, нами зажженном, Но в память об Астике дваждырожденном, Который нам путь указал к милосердью, — Пусть в воздухе ясном, под синею твердью, Змей Такшака злобный до сумрака стынет, Пока его ветер полночный не сдвинет!» Когда раздалось повеленье владыки, Восторга и счастья послышались клики, Послышались громкие рукоплесканья Всего озаренного благом собранья. Жрецы, насладившись деянием правым, Огонь прекратили согласно уставам. Сказали: «Ты, Астика, твердый в решенье, Свершил величайшее в мире свершенье,
