Весь мир говорит о конце моем скором, Не вижу я света блуждающим взором, Уже разрывается сердце на части, И сам над собою не чувствую власти, Готов я, с моими подвластными вместе, Низринуться в пламя пылающей мести. Ты видишь, я гасну, дрожа и стеная. Поведай же милому сыну, родная, Что он упованье мое и спасенье, Что он, только он прекратит всесожженье!» И сыну сказала тогда Джараткару: «Иди, отврати беспощадную кару». Воззвал к нему Васуки: «Астика милый, Ты видишь, лишился я воли и силы, Не вижу, не знаю, где стороны света, Молюсь я творцу — и не слышу ответа». Племянник ответил несчастному змею: «Теперь успокойся. Твой страх я развею. Спасу я от пламени пышущей мести Творенья, что преданы правде и чести. Да будет погибель одним лишь виновным, Не должно возмездию быть поголовным. Иду я, борьбу объявляя насилью, Огонь задушу я водою и пылью». Отправился Астика, юный годами, Туда, где огонь пламенел над садами. Увидел он дивное место обряда, Вокруг широко простиралась ограда, Увидел жрецов и скопленье народа, Увидел он издали, стоя у входа, Как змей обреченных ползли миллионы, — Алтарь привлекал их, огнем озаренный, Единые в счастье, различны в несчастье, Ползли и в огне распадались на части. Впилось в его сердце страдания жало, Но мальчика стража тогда задержала. Стремясь Джанамеджаи дело исправить, Решил он сожженье стихами восславить. Дошел до народа, жрецов и владыки, Услышал алтарь и огонь грозноликий, Который горел средь равнины безбрежной, Мальчишеский голос, могучий и нежный: «О царь, чья прославлена всюду отвага, Жрецы, что живут для всемирного блага, Огонь, что блестит, как луна и созвездья, — Творите вы славное дело возмездья. Но знайте, существ совершая сожженье, Что жизнь есть несчастье, что жизнь есть мученье. Возможно ль злодейство убить самовластьем? Возможно ли горем бороться с несчастьем?»
