Открой мне всю правду, поведай мне слово: Что сделал царю мой родитель дурного?» И Криша поведал о трупе змеином, О старце, что был оскорблен властелином. Ровесника слушая повествованье, Как бы превратился Шрингин в изваянье, Стоял он, как бы небеса подпирая, В глазах его ярость пылала живая. Стоял он, поступком царя оскорбленный, Обидой разгневанный и воспаленный. Коснувшись воды посредине дубравы, Он предал проклятью владыку державы: «Владыка преступный, владыка греховный, Повинный в злодействе, в коварстве виновный! Владыка, не смыслящий в правых законах, Владыка, позорящий дваждырожденных! За то, что жреца оскорбил ты святого, За то, что отца ты унизил седого, За то, что, о царь, тяжело согрешил ты, За то, что на плечи отца положил ты Издохшей змеи непотребное тело, Чтоб старца душа молчаливо скорбела, — Пусть Такшака-змей властелина отравит, Тебя в обиталище смерти отправит. Ослушаться слов моих вещих не смея, Придет он, — и гибель найдешь ты от змея!» Так проклял владыку он в гневе и в горе, Пошел — и с родителем встретился вскоре. Отца он увидел в коровьем загоне: Сидел он, смиренно сложивши ладони. Сидел он, облитый сияньем заката. К сосцам матерей прижимались телята. На слабых плечах у святого темнело Змеиное тело, издохшее тело! Несчастье отца есть несчастье для сына… Вновь яростью вспыхнуло сердце Шрингина. Заплакал он в гневе, воскликнул он в горе: «Когда о твоем услыхал я позоре, Я проклял Парикшита, словом владея, — Да гибель найдет он от гнусного змея! Пусть Такшака мощный, для злобы рожденный, Могучим заклятьем моим побужденный, Придет и змеиную хитрость проявит, Царя в обиталище смерти отправит!» Отшельник Шрингину ответил печально: «О сын мой, деянье твое не похвально. Парикшит для нас — и закон и защита. Пусть грубость его будет нами забыта! Не нравится мне, что ты предал проклятью Того, кто к державному склонен занятью.
