этого приговора.
Вспомним императора Траяна, правившего с 98 по 117 год, который, расспрашивая мессианистского вождя, «апеллировавшего к кесарю», спросил, перебив его: «Ты говоришь о том, кого распял Понтий Пилат?» Это внезапный вопрос заставляет о многом задуматься.
Надо ли упоминать Максимина Дазу, который, став императором, велел в 311 и 312 годах оповещать по всей империи законные основания для приговора Иисусу? Надо ли напоминать слова, которые использовал латинский писатель и пламенный христианин Минуций Феликс в своем «Октавии», подытоживая традиционные возражения: «Человек, казненный за свои преступления на зловещем древе креста… почитать злодея и его крест… Нет! Считать человека богом… Особенно обвиненного в подобных преступлениях…»[114]. А ведь Минуций Феликс вместе с Тертуллианом был одним из первых латинских христианских писателей III века. Гиерокл, судья в Никомедии при Диоклетиане, ожесточенный гонитель христиан, говорил: «Бандит…» Римские палачи внушают ужас. Но, если учесть, какими в те страшные времена были всеобщие нравы, надо вспомнить, что императорский дворец в Никомедии загадочным образом загорелся и был полностью разрушен. Впоследствии, в 303 году, в Сирии и Малой Азии, близ Багдада, в Селевкии, некоторые люди попытались захватить власть в империи, провозгласив императором трибуна Евгения. Так вот, в ходе этих гонений множество христиан было брошено в тюрьмы в качестве «мятежников», как пишет монсеньор Дюшен в своей «Древней истории церкви»[115]. Это вполне ясно.
Но, скажут нам, в чем конкретно римляне могли обвинить Иисуса?
Прежде всего отметим, что Пилат, прокуратор Рима в этих отдаленных краях, представлял здесь цезаря, в данном случае Тиберия, императора совсем уж не благодушного и не наивного. Кроме того, главной задачей Пилата было поддержание порядка, и только римского порядка. Обвинения, которые евреи якобы выдвинули против Иисуса перед прокуратором, не могли быть для него убедительными. Пилат презирал евреев, как всякий римлянин. Он обходился с ними круто, и у Иосифа Флавия можно найти немало примеров, отражающих его позицию.
Требовать от римского прокуратора казни человека за то, что тот называет себя «Сыном Божьим», значило напрашиваться на то, чтобы тебя тапи militari [с применением оружия (лат.)] вышвырнули из претории! В самом деле, не забудем, что многие римские роды претендовали на происхождение от связи смертной женщины с богом или мужчины с богиней. Это относится и к Юлию Цезарю, чей род якобы возник вследствие любовной связи его предка с Афродитой. Тогда что оставалось утверждать перед Пилатом в качестве обвинения? Все последующее, что мы проанализируем. Но разве обвинителями по этим пунктам прокуратор мог сделать евреев? Его роль заключалась в том, чтобы поддерживать римский порядок и добиваться уважения к нему.
Так вот, этот римский порядок определялся, притом в точной форме, римскими законами. И любое нарушение этих законов влекло за собой кары, предусмотренные ими, то есть римские наказания: порка розгами, бичевание, ftagras [порка плетью! заключение, отсечение головы, распятие и пр. И Иисус, конечно, был казнен не по иудейскому закону, а по римскому, римлянами и исключительно по римским пунктам обвинения.
Какими же были проступки и даже преступления, в которых Рим мог обвинить Иисуса в этих провинциях, где он неизбежно и волей-неволей был «подданным цезаря», как позже его и назовет император Юлиан? Вот они.
1. Провозглашение себя царем — он это сделал; достаточно внимательно перечитать Матфея (17:24–26), чтобы констатировать, что Иисус вполне претендовал на название «царского сына». И перед Пилатом, когда тот спросил его; «Ты царь иудейский?», Иисус ответил очень ясно: «Ты сказал» (или «Ты говоришь») (Матф., 27:12).
Конечно, есть место, где сказано, что он удалился на гору, узнав, что его собираются забрать и сделать царем (Иоан., 6:15). Но пусть читатель обратится к тому, что мы писали на с. 185–186, и он поймет: Иисус не захотел, чтобы царем его сделали римляне, ненавистные оккупанты, и даже уже потому, что учение его отца, Иуды из Гамалы, не допускает иного царя, кроме Яхве.
Как бы то ни было, Пилат определенно не знал тонкостей всех этих иудейских учений, изложенных в рукописях на незнакомом ему языке — иврите. Устную их проповедь он воспринимал еще хуже. И к любой агитации он был безжалостен: «В то время пришли некоторые и рассказали Ему о галилеянах, которых кровь Пилат смешал с жертвами их» (Лук., 13:1). Прокуратор с тяжелой рукой, Пилат никак не мог хорошо относиться к Иисусу, который бродил по Палестине с севера на юг и с востока на запад, проповедовал учение и царство, которым нет места в римском порядке, и, главное, в этих маниакальных странствиях таскал за собой массу темных личностей, среди которых скрывалось множество убийц-зелотов.
2. Сбор податей и десятины в качестве царя — и это подтверждает предыдущее обвинение. Пусть даже таинственная военная касса Иисуса пополнялась за счет мытарей и блудниц, это делало его еще подозрительней в глазах прокуратора. И вообще облагать подданных цезаря какой-либо податью значило совершать либо мятеж, либо разбой. За оба этих преступления полагалась одна кара — крест.
3. Разбой — потому что нападения на паломников и торговцев жертвами в Иерусалимском храме согласно римскому порядку представляют собой гангстеризм. И они имели место дважды, если верить Евангелиям, на Пасху в два разных года. С другой стороны, по Марку (6:36) и особенно по Луке (9:12) видно, что эти бойцы, которые следовали за Иисусом, останавливались и питались в деревнях, где оказывались: «Отпусти народ, чтобы они пошли в окрестные селения и деревни ночевать и достали пищи…» Они ее покупали? Платили за нее? Из каких денег? Ведь эти люди были бродягами, странниками и вовсе не работали. Может, к этим «большим компаниям» добровольно проявлялось восточное гостеприимство? Сомнительно. Если они и платили, то продуктами, приобретенными при помощи рэкета. Как в том, так и в другом случае для римлян были налицо смуты и правонарушения. Тем более что казначей отряда, Иуда Искариот, чье прозвище означает «человек убийства», был уже известен как «вор» (Иоан., 12:6).
4. Взятие Иерихона — есть еще одна странная сцена, описанная у Луки (19:11–28). Если ее перечесть внимательно, нельзя не испытать некоторого недоумения. На каких врагов намекает Иисус? Кого следовало перебить в присутствии загадочного человека царского рода? Следует ли толковать это так, что обиняками Иисус дает точную инструкцию своим приверженцам, которые поймут его с полуслова? Это происходило перед самым приходом в Иерусалим и нападением на третий притвор, где находились менялы и торговцы жертвами.
Подобный приказ означал бы присутствие загадочных пленников, находившихся в руках этих партизан уже после выхода из Иерихона. И в таком случае этот четвертый параграф нашего обвинительного акта имеет отношение к реальным убийствам и поспешным расправам, характерным для всех движений такого рода.
Эту гипотезу подтверждают некоторые бесспорные факты. В самом деле, незадолго до четвертой Пасхи, когда в Иерусалим, как обычно, начали стекаться паломники, по сообщению Иоанна (2:14), произошло второе известное нападение на менял, торговцев и паломников.
Это было за несколько дней до ареста Иисуса когортой ветеранов под командованием трибуна (Иоан., 18:3 и 12). К этому отряду, уже состоящему из шестисот отборных солдат, присоединились представители храмовой стражи, чем синедрион демонстрировал лояльность по отношению к Риму. И когда этот арест произойдет, мы узнаем, совершенно случайно, что некий Иисус Варавва, знаменитый разбойник, «был в узах» «со своими сообщниками, которые во время мятежа сделали убийство» (Лук., 23:19; Марк, 15:7).
Вполне очевидно, что у Пилата не было привычки затягивать дела, это было не в его духе. Быстрота процесса Иисуса, короткий интервал между приговором и казнью это показывают более чем достаточно. Тогда столь же очевидно, что мятеж и убийство, в которых обвинили Иисуса Варавву вместе с другими сообщниками, — события совсем недавние и что смертный приговор последнему тоже был вынесен только что, равно как и двум другим разбойникам, которые будут казнены вместе с Иисусом.
