домой вёдра полные угольных брикетов. Вокруг нас свора, она бежит и кучкуется. Теперь везде начался грабёж покинутых магазинов. Седой мужчина, вылитый 'господин', тащит ящик, полный упаковок мыльного порошка.

Вверх на первый этаж. Мы садимся на диван жилой комнаты. Наши руки парализованы, ноги дрожат. Стёкла, в общем, ещё в наличии, тоже мелко дрожат. Из разбитых оконных створок приятное тепло, смешанное с запахом гари, дует внутрь. Иногда уууууууум! Откуда-то эхо от тяжёлых зенитных орудий. Потом паааанг! Очень короткий удар, который бьёт в барабанную перепонку: выстрел тяжёлых батарей артиллерии. И, очень далеко, иногда очень быстрый кнак-вум, сопровождаемый лающим воем. Я не знаю, что это такое. Вдова утверждает, это так называемый Сталинский Орган русских. Впрочем, русские не стреляют ковровым методом, всегда прилетают только отдельные снаряды.

Наконец, мы свободно гуляем вдвоём по угловому магазину, единственному, который ещё функционирует, осматривая муку для пудинга, в которую вчера попала бомба. Действительно тут ещё есть покупатели, и, действительно, тут что-то продаётся. У этой муки для пудинга есть напечатанная цена в 38 пфеннигов. Продавец, который является и владельцем, и живёт при магазине, стоит, получая причитающиеся ему пфенниги от каждого покупателя, спрашивая у кого есть мелочь для сдачи. И это при обстреле! Такое может быть только у нас.

Мы с удовольствием побывали у мясника, где отоварились на мою мясную карточку. Таким образом, мы получили хорошие куски чистой свинины приличного веса.

Когда мы шли из магазина, грузовой автомобиль проехал мимо; с немецкими войсками, с зенитной пушкой. Сидели безмолвно и пристально смотрели. Женщина кричала вслед им: «Вы убегаете?» Но ей не ответили. Мы смотрели, пожимая плечами. Женщина думала: «Если так, то бедные вы свиньи».

Снова и снова в эти дни я замечаю, что моё чувство, чувство всех женщин по отношению к мужчинам, изменяется. Нам их жалко, они кажутся нам такими жалкими и слабыми. Слабый пол. Общее разочарование зреет под кожей у женщин. Мужеподчинение, прославляющее сильного мужчину нацистского мира рушится - и с нею миф о 'Мужчине'. Прежде в войнах мужчины могли требовать себе от отечества привилегий, которые причитались им. Сегодня и мы, женщины, участвуем во всём этом. Это меняет нас, делает нас нахальными. В конце этой войны поражение мужчин как сильного пола, сравнимо со многими другими поражениями.

Позже в подвале продуманный общий ужин. Уютные натюрморты на 1 кв.м. Здесь чай Стуллен, там картофельное пюре. Штинхен колет ножом и вилкой совершенно кислый огурец. Её раненая голова аккуратно перевязана. Супруга книготорговца спрашивает: «Могу ли я налить Вам?» «Благодарю Вас, милостивая госпожа», - шелестит садовник.

Приходит дезертировавший солдат и сообщает, что русские разведчики у кинотеатра. Наш угол находится уже под обстрелом малым калибром. Никого в форме не должно быть в нашем подвале, это приказывает экс солдат - иначе мы попадём под военное положение и подлежим военному суду.

Болтовня тут и там о сообщениях в листовках Бронированного Медведя. Действительно, должны были быть на подходе 2 армии для деблокирования Берлина, Шернера с юга, другая с севера.

А мы? Очень смешанные чувства, почти испуг. «Теперь всё это начнётся заново, и мы тут посредине. Должны ли мы жить здесь внизу все эти месяцы? Мы все растеряны. Если не успеет Иван, то прибудут американцы по воздуху. И это при их ковровых бомбардировках, спаси нас Бог. Тогда мы точно будем погребены заживо в подвале».

Только что новое сообщение с улицы: фольксштурм отступил, Иван продвигается вперёд к нам. Немецкая артиллерия устроилась на нашем углу, её выстрелы слышно в подвале. Между тем 6 женщин сидят вокруг столика, и вдова раскладывает жене ликёрного фабриканта карты. Она это делает в совершенстве: «После короткой дороги вас ждёт разочарование в связи с вашим мужем». (Он принимает во внимание положение рыжей Эльвиры на ликёрной фабрике).

Я хочу спать. Я радуюсь этому. Полный до краёв день. Итоги: здорова, свежа и дерзка, страх исчезает в настоящий момент, всё неплохо. В мозге сильные впечатления от жадности и ярости. Парализованная спина, усталые ноги, ноготь большого пальца сломан, жжёт нижнюю губу. Всё же правильно говорится: «То, что не убьёт тебя, сделает тебя сильнее».

Вот еще, картина, которую я видела на улице. Мужчина двигал тачку, на которой лежала доской мёртвая женщина. Серые пряди свободно свисали, синий кулинарный фартук. Сухие ноги торчали шестом на заднем конце тележки. Никто и не взглянул. Как раньше на вывозимый мусор.

Это начиналось с тишины. Слишком тихая ночь. Около полуночи фрейлейн Бен сообщила, что враг продвинулся вперёд к Шребегартен, и немецкая линия обороны лежала уже перед нами.

Я долго не могла заснуть, мой русский язык проносился в мыслях, вспоминала обороты речи, которые, как я предполагала, можно будет использовать. Сегодня я сообщила впервые народу в подвале, что я немного знаю русский язык, то, что у меня осталось с молодых лет.

Мой русский язык прост, чисто обиходная речь, то что нахваталась по дороге, путешествуя. Всё-таки я могла читать и произносить даты, и читать по буквам. Это скоро опять возвратится ко мне, так как будет тренировка. Языки всегда давались мне легко. Я заснула, наконец, считая на русском языке.

Я спала примерно до 5 часов утра. По вестибюлю кто-то бродит. Это была продавщица книжного магазина, она пришла снаружи, тронула меня за руку и прошептала: «Вы живы». «Что? Русские?» Я получаю ответ глазами. «Да. Только что они вошли к Мейеру (магазин спиртных напитков) через окно». Я одевалась, приводя себя в состояние готовности, причёсывалась. В это время как в помещении противовоздушной обороны женщина объявляла новости. В несколько минут весь подвал был на ногах.

Я еле взобралась по чёрному ходу наверх на первый этаж, хотела спрятать наши продукты, если они ещё не были спрятаны. Я прислушивалась перед расколотой, больше не запирающейся задней дверью. Всё тихо, кухня пуста. Присев, я подползла к окну. Утро, светлая улица находилась под обстрелом, слышались шлепки и разрывы.

Русская четырёхствольная зенитная пушка - 4 железных жирафа огибают угол; угрожающие, очень высокие шеи. Двое мужчин тяжело ступают по улице вверх: широкие спины, кожаные куртки, высокие кожаные сапоги. Машины катятся поближе, останавливаются у бордюра. Мостовая гремит. Через разбитые стёкла бензиновый аромат попадает в кухню.

Я возвращаюсь снова в подвал. Мы завтракали как в удушье. Всё же я съела, к удивлению вдовы, много ломтиков хлеба. У меня бурлило в животе. Это мне напоминало о школьном девичьем чувстве перед контрольной по математике - неприятное чувство, и беспокойство и желание, чтобы уже всё прошло поскорее.

Позже мы вместе поднялись наверх, вдова и я. В её квартире мы смахивали пыль, тёрли, переносили и мыли полы последней водой. Чёрт знает, почему мы мучились таким образом. Наверное, чтобы в движениях своего тела забыться в настоящем и не думать про будущее.

Иногда мы подползали к окну. Снаружи бесконечное столпотворение. Упитанные кобылы, корова, которая глухо мычала после дойки. Они уже раскрывают в гараже напротив свою походную кухню. Впервые мы видим такие типы лица: тугие широкие головы, коротко подстриженные, упитанные, беспечные. Нигде не видно гражданских лиц. Все прибывают новые и новые русские на улицах под нами. И всё это людское море под нашим домом шепчет и дрожит. Кто бы мог представить такое недавно, этот тревожный скрытый ад большого города. Спрятавшаяся жизнь в глубине подвалов, расколотая на самые маленькие группы, которые ничего больше не знают друг о друге.

А снаружи синее небо, безоблачное сияние.

Около полудня гамбурженка и я несли как раз второй котёл, полный супа из перловой крупы, который был сварен для всего народа нашего подвала в пекарне у пекаря. Именно тогда первый враг нашёл дорогу в наш подвал. Крестьянский тип с красными щеками, его глаза мигали, когда он осматривал народ в подвале при свете керосиновой лампы. Медля, он вошёл, 2 шага по направлению к нам.

Сердцебиение. Боязливые подают ему полную суповую тарелку. Он качает головой и улыбается, всё