волос, перемазанные известью, висели вокруг молодого лица, кровь стекала по ним. Их накрыло, когда они пересекали двор.

Через четверть часа кто-то заметил, что батареи вытекали. Мы - все вверх. Ну, далеко не всё. Почтальонша, например, кружила со справкой и кричала, что её муж страдает заболеванием сердца и имеет права не идти. Точно так же садовник сжимал своей пятнистой старой лапой грудь у сердца. Другие тоже медлили, до тех пор пока фрейлейн Бен в заключение не зашумела: «Ваш дурак тут болтается, а наверху лавки плавают и всё остальное», и полетела вперёд, не обращая внимания на то, последовал ли кто за нею. Примерно с 15-ю другими я присоединилась.

Наверху, на третьем этаже, озеро, и оно шумит и шумит. Мы надрывались, вода просачивалась сверху, мы переходили вброд по щиколотку в воде, выжимали ковры, вычерпывали воду с мусором лопатами и выбрасывали наружу тут же через окна на ярко освещённую солнцем пустую улицу. В течение этого времени были попадания, некоторые близко. Однажды ворвался вихрь из осколков стекла и известковых кусков, которые падали в воду, но всё же никто не ушёл.

В поту и действительно бодро мы занимались гимнастикой. Я была в мокрых маленьких носках на ногах и думала: было ли благоразумно надевать их? Думаю, что нет. Во всяком случае, они были солдатские.

Лейтенантша Бен неслась впереди поисковой группы добровольцев, следовавшей за ней с опасностью для собственной жизни. (Про корыстолюбие насчёт ковра никакой речи не может быть; мало кто из сопровождающих имел непосредственное отношение к затопленным квартирам - не более, чем, например, я). Мы слепо следовали за командой, не думая о своей шкуре. Только никаких песен, книг или сказаний о героях не напишут про это, и никакие Железные кресты не предусмотрены за это. Я знаю точно одно: что в состоянии активного противоборства с опасностью или в боевой стычке никто не думает ни о чём. При этом даже не ощущают страх, так как полностью отключены и поглощены действием. Были ли мы смелы? Можно так сказать. Является ли фрейлейн Бен, ведущая кобыла, героиней? Я теперь должна пересмотреть свои взгляды на героизм и боевое мужество. Всё становится иным, если вы сделали однажды первый шаг.

Типично также, что я вообще не думала в этом водном заплыве о собственной мансардной квартире и опомнилась только, когда другие сказали мне, что она могла быть повреждена, вероятно, прямым попаданием. Я стремительно понеслась вверх и нашла уже описанный свинарник. Итак, отныне я буду проживать у вдовы. Это очень устраивает её. Она боится быть одна в квартире. Они забрали её субквартиранта в фолькштурм ещё в марте. Кто знает, жив ли он ещё. Все о чем-то думают. Не высказывая это вслух.

На 4 часа позже, 15 часов, снова в подвале. Снова я еле перевожу дыхание, снова я пишу дрожащими пальцами, и на это есть причина.

Когда снаружи стало тише, около полудня, я подошла к воротам, подставила себя под освещение влажного горба солнца. Рядом со мной пекарь. Там мимо нас пробежал мужчина с кровавым филе коровы в руке. Пробегая, он прокричал: «Давайте туда, там всё разберут».

Мы посмотрели и побежали, как были, без рюкзака, без всего. Наклоняясь, мы спешим вдоль домов. На углу, на бордюре сидят седые солдаты, пожалуй, фолькштурм; они вовсе не замечают нас, пригнув головы к коленям.

Куча людей, с корзинками, мешками, сумками. Я забегаю в первый попавшийся коридор; он тёмен, прохладен и очень пуст, пожалуй, не тот. Я бегу назад, слышу, как тяжело ступают передо мной с пыхтением и призывами «Сюда! Здесь!». Я прихватила маленький ящик снаружи и теперь тащу его с собой.

Я толкаю людей и пробираюсь между больших берцовых костей. Оказалась вдруг в помещении подвала, абсолютно тёмного, пыхтящие люди, крики от боли, борьба в кольце во мраке. Нет, здесь не распределяют. Здесь грабят.

Карманный фонарь сверкает, я вижу полки, банки, бутылки, но только внизу, верхние полки уже сметены. Я наклоняюсь, пригибаюсь к земле и выкапываю бутылки, 5- 6 штук, и набиваю их в мой ящик. В темноте я вижу консервную банку, потом кто-то встаёт мне на пальцы, и мужской голос кричит: «Это мои вещи!»

Я - с моим добром - из двери, в соседнее помещение. Слабый проблеск света падает через трещину в каменной стене. Я вижу хлеба, целые ряды, снова только на нижнем уровне, беру себе несколько, стою на коленях снова на земле и ищу на ощупь, и копаю. Коленки в вине, нюхаю его, хватило бы и осколка стекла. Набила весь хлеб в мой ящик столько, сколько могу поднять. Связываю мой груз, который еле в состоянии поднять. За мной двери, выход наружу, к выходу, который светит как ярко освещённая сцена в конце тёмного ступенчатого шланга.

Снаружи я наталкиваюсь на пекаря. Он тоже раздобыл хлеба и втискивает его в мой ящик. Бежит потом опять в дом, чтобы принести ещё больше. Я привязана к моему ящику, жду. Пекарь возвращается, с консервами, фарфоровыми тарелками, грубыми полотенцами и клубком спутанной, голубой вязаной шерсти.

Вдруг появляется Антуан, маленький бельгиец- помощник пекаря, и тащит окорок. И Хенни появляется и приносит шартрез в пузатых бутылках. Она сердится: «Всё там внутри есть, всё. Кофе, шоколад, водка. Они-то жили, братья!» И исчезает снова в доме. Я охраняю свой ящик. Приближается мужчина, он достаёт из пиджака мешок и несколько бутылок алкоголя. Требовательно он смотрит на мои хлеба в ящике: «Могу ли я взять 1 из них?»

Я: «Да - против водки».

Мы меняем солдатский хлеб на бутылку Штейнхагер, и оба довольны этим.

Дикие сцены вокруг при свете яркого солнца. Двое мужчин разбивают горлышки бутылок об край стенки, пьют, жадно глотая. Антуан и я складываем теперь всё в мой ящик и бредём обратно. Ящик полон и тяжёл. Его неудобно нести, мы должны часто останавливаться. Я чувствую сильную жажду и делаю так, как только что видела: отбиваю горлышко у бутылки красного вина об край стены (мне досталось бургундское, с французской наклейкой). Я пила из разбитого горлышка и порезала себе нижнюю губу, ничего не заметив, до тех пор пока Антуан не сообщил мне об этом и не вытер мне носовым платком кровь, причём он остановился, бдительно зажав ногами ящик. Кровь бежала мне в вырез.

За нами, пыхтя, тащится пекарь. Он несёт синеватое, обмазанное навозом, лошадиное бедро, прижав его к себе как младенца. Солнце колет, я истекаю потом. Несколько близких попаданий.

Перед входной дверью мы делили наше награбленное. Моя добыча: 5 бутылок бургундского, 3 банки с законсервированной суповой зеленью, бутылка Штейнхагера, 4 булки армейского хлеба, 6 упаковок гороховой муки, которые пекарь великодушно мне предоставил, и консервная банка без надписи. Я стащила всё в первый этаж к вдове.

Разгорячённая и пропитанная потом, угощаю дюжину человек моими приключениями, поспешно поглощая при этом с тарелки на левой кухонной плите несколько ложек картофельного пюре, которое вдова, на отапливаемой из общих пожертвований плите, приготовила для нескольких семей. Снаружи теперь снова серия бомб. Другие осматривали мою добычу большими глазами, однако не осмеливались отправиться для следующего грабежа к магазину. Он к тому времени будет уже ограблен дочиста.

Несколькими часами позже, около 18 часов, снова в подвале. Я смогла немного поспать, так как была порядком пьяна, после того, как опустошила надбитую бутылку бургундского с вдовой. Проснулась, шатаясь, с горечью во рту, возвращение к мерцающему керосином аду произошло не сразу. До тех пор пока я не увидела людей и не услышала их призывы: «Они вытаскивают жребий, там, в бараках, на картофель!»

Я - с вдовой. Враг сделал небольшую паузу, было довольно спокойно. Поэтому, наверно, около полудня началась эта внезапная толкотня на бывших покинутыми улицах. Вот 2 женщины мимо катят на детском автомобиле целую бочку, пахнет кислой капустой. Молодые люди и очень старые бегут, как будто гоняясь друг за другом, в направлении к баракам. Вдова и я запаслись вёдрами, что у нас есть, по 2 на каждую из нас. Мы на пути к раздавленному картофелю. Перед каменными ступенями входа в барак какая-то кровавая лужа. Я боюсь, но вдова смеётся: «Это джем!» Значит и в бочках будет джем.

Мы пробираемся через кишащий людьми проход, через скользкие ступени, спотыкаясь, вниз, вляпываясь в плохо пахнущий, гниющий картофель. При скудном верхнем свете мы роемся руками и ботинками в густой массе, выбирая пригодное. Мы наполняем вёдра картофелем. Мы наталкиваемся на мешок, уже наполовину наполненный, не спрашиваем, кому он принадлежит, хватаем его с собой, вверх по лестнице, вдоль улиц, домой, наверх на свой первый этаж.

Вокруг нас снова треск, и никто не беспокоится ни о чём. Мы побежали туда второй раз и притащили