нас окружающей,свой мир, и хочет оноткрыться нам,стать нашим и поведатьнам тайну,ту, что в нем заключена.Ведь немота вещей не мертвая.Онажива.И это мы вокругбежим, спешим, кричим и суетимся,не постигая языка вещей,простого, сильного, живого…Но каждый миг мы чувствуем невольноне разумом, скорей душой и телом,движенье губ, движенье губ вселенной…Услышьте же, всесильные поэты,кудесники стиха, владыки слов,услышьте этот тихий, робкий зов,звучащий мерно, глухо, сокровенно!На дне фонтана, в глубине зеркалужель никто ни разу не видалулыбки там живущего певца?Вы воспевать готовы без концаколонны, фризы, капители,но стал ли вам хоть на единый мигпонятен их таинственный язык?В любом цветке, в любой травинкеживет поэт… Они творят без словпростым движеньем, дрожью, колебаньем,и к нам в сердца их древний, вечный зовпрорваться хочет сквозь иносказанье,невыразимое в словах —молчанье.
О Каньау́,несправедлива к нам земля отцов,дремота, как туман, в ушах коня,и бесполезны стали зубы псов.Работать нам невмоготу,здесь больше жить нельзя, как жили деды, —здесь даже травы не растут,и кролики из наших мест бежали.Бесплодны тучи, Каньау́,язык земли от жара пошершавел.Здесь прежде Хуанита Кастаурианаткала платки из нитей своего молчанья.А нынче дым здесь отравляет чаек,в зубах машины стонет дерево.За что разрыты русла ручейков?За что сгубили песни клевера?Здесь больше жить нельзя:здесь вечность по ночамглазами сов глядит на беды наши.И этот едкий скрежет на заре,и — прямо в сердце остриями — башни.Вчера в трясине появилась цапля,а дрозд летал над головою телки.И вот в огне кружится одиночество,и стонет, и болит ночами долгими.О Каньау́,ты видишь — сплющило лягушек,и жабы стали безголосы.Тоска вошла под наши кровли.Прошел сквозь наши жизни черный дротик,и заплутались на земле дороги.Не надо преклонять колениперед бичом, карающим страну.Земля ведь наша, Каньау́!Мы нашим сыновьям ее вернем.Она в твоем зажата кулаке,зажата и в моем.
