И она выбрала Ермолая:

– Ты как – не обиделся на юбиляршу? Я вот что подумала: эти слова, которые ты взял для песни – они от страха перед жизнью… закрыться стебом… со временем это пройдет…

Он сжал ее локоть, словно право имеющий, словно между ними это было возможно. А они уже вышли на улицу, и Стелла утешающее поцеловала его в щеку. Ермолай не успел еще обрадоваться, как она стала усаживаться в такси. Последней втянулась в салон невообразимо длинная желанная нога.

И тут подошла Октябрина, утопающая в своем дворянстве:

– Бабушка перед смертью обращалась ко мне так: “Простите великодушно, который день хочу спросить, но не осмелюсь – как вас зовут?” А время-то было хамское, красное, родители не говорили, что бабушка – герцогиня, и я над нею еще посмеивалась…

Ермолай вспомнил: герцогинь в России никогда не было. Но если эта сочинительница в седых буклях так устроилась в уютном дворянском мире, то… Никогда, никогда я ее не выбью из седла грубой правдой, что не бывало герцогинь, подумал он, клянусь!

Октябрина величаво посмотрела на него, тем более, что это ей было легко: она походила на породистую лошадь, вставшую на задние ноги. Вдруг она вздохнула, сжалась всей благородной костью и ловко нырнула в заказанное такси.

Недавно он слышит – случайно и не случайно – Стелла утешает по мобильнику какую-то бывшую коллегу:

– Ну и что загулял муж! Ты ведь женщина – должна быть выше этого! Чем раньше ты с таким столкнулась, тем скорее найдешь укрытие в другом: в дружбе, в детях… В чем хочешь, даже, может, в работе.

Какие есть уроды, думал Ермолай, как это так, чтобы отпустить жену искать счастья в чем-то другом, у меня бы не искала.

На другой день Стелла вышла в обед на мини-рынок – купить горшок для “тещиного языка”, который зеленел у них в отделе и символизировал крепость и стойкость их пестрой команды. Ермолай, как всегда в последнее время, бесшумно возник рядом и спросил:

– Носильщик нужен?

Начался задыхающийся, сбивчивый разговор, который, впрочем, сама Стела и сбивала, чтобы Ермолай никуда не вырулил.

– Стелла Васильевна, смотрите, какой рисунок на простыне! В разрезанных яблоках… что, если я куплю?

– Это без меня! – умоляюще попросила она.

– А почему?

– Отойдите, отойдите! Вы загораживаете наш товар от посетителей! – раздался голос судьбы.

И так все время – где бы они ни встали, их отгоняют:

– Загораживаете товар.

Тогда мелкими быстрыми пассами он направил ее к палатке электротоваров:

– А этот торшер в римском стиле… видите, какая колонна с меандром… он подошел бы?

Радио в это время громко сообщило: в можжевеловой роще столько бактерицидных веществ, что там можно делать хирургическую операцию. А Ермолаю никакой рощи и не надо было – он стоял рядом со Стелой, с кипарисом своим.

Никогда у него такого электричества не было! А всё какие-то ледяные блондинки за ним гонялись, одна даже догнала. Встреча с этой писательницей-фантасткой произошла в доме Смышляева, знаете, где библиотека, среди фанов. Ермолай задал ей вопрос о различении души и интеллекта в рассказе “Прогулка по кротовой норе”.

– Я как раз об этом много думаю, – ответила она.

– Читала пейджер, много думала, – не замедлил кто-то из зала источить яду.

И ему стало ее жаль.

На выходе, когда она подошла и предложила продолжить разговор, он не мог ей отказать. Но этот разговор был не очень информативным – на диване, горизонтально, его участники обменялись всего лишь несколькими громкими междометиями.

И дважды кончалась ясная ночь, и трижды миновал белый день, а он все еще был с ней.

… Его потом вот что охладило: человек пишет странные, завораживающие рассказы, а шутки сыплет младенческие:

– Ох, одеяло – какой-то негуманоид, в пятку впилось!

А в повести у нее пыль залетает в окно, повисает буквами, и оказывается, что это не пыль, а нанореклама.

Вдруг выяснилось, что – хотя ей всего тридцать пять – митральный клапан почти полностью забит и требует замены. После коронографии она позвонила и захлебнулась рыданиями:

– Ермолай, не бросай меня... везут в операционную!

Он целый месяц проводил у нее вечера – даже не ходил к ученику, которого учил игре на гитаре (а ведь тот хорошо платил), только иногда по телефону проверял настройку инструмента:

– Ну-ка, поднеси трубку… четвертую струну подтяни, ставь ля-минор…