– Миша, Христом-Богом тебя прошу: при свидетелях признайся – брал сорок рублей?

Тут вдруг раздался грохот. Это унитаз провалился вниз. От пролома междуэтажной перегородки стало очень пыльно.

– Аварийку надо вызывать, они новый привезут.

– А может, привыкнем? – спросил первый грузчик, мысль-чувство которого сказали ему так: “Как будто цыплята протухли. Можно терпеть”.

Ночью скончалась “преподобная” Настасья. Последние слова ее были: “Я старалась”.

На поминках Васька познакомился с Таней, дальней родственницей Михаила. Таня сказала:

– Времечко бежит, время катится, кто не любит сейчас – тот спохватится.

Васька не пил две недели, потому что Таня не хотела этого. Она хотела совсем другого. У нее было четыре груди (половинки верхние торчали из бюстгалтера). Васька на работе пошел просить комнату, но начальник вдруг как заорет на пол-Перми:

– Я в твоем возрасте в палатках жил вообще!

И хотя сейчас в Перми не найти ни одной палатки, что кому докажешь.

Но тут вдруг прямо в их квартире освободилась комната. Михаил, сын Настасьи, умер через месяц после смерти матери. Его последние слова были:

–Я уже все Упил, Ублял и Уссял.

По новому закону освободившаяся комната переходила к Ваське и его матери. Как она гладила лицо Михаила в гробу! Соседи думали: она не лицо, она его комнату оглаживает! Но на самом деле ей было перед кем-то неудобно, что сосед потерял жизнь, а вместе с нею и комнату, они же с Васькой приобрели комнату, а вместе с нею – возможность новой жизни.

Ее сын Василий тоже был таким стеснительным! Еще до Тани положили его в венерический диспансер (кожные высыпания), так он ни за что не говорил матери, где лежит, а звонил ей на работу и просил не приезжать, якобы потому что лежит далеко – за Камой, и – мол – кормят хорошо. Потом она все-таки отыскала ту больницу, но врачи уже вывели, что сыпь – от аллергии на стрептоцид.

Василий с Таней переехали в комнату Михаила, и скоро она оплодотворила семью – Таня понесла. Узнав об этом, Василий выпил с дружками-грузчиками, они вели его домой, а он говорил про трамвай: “объедет”…

– Стойте, я вам стихи прочитаю! – кричал Васька.- Я знал человека – о нем вы даже не слышали прежде…

Это в вендиспансере он подружился с поэтом, у которого потом тоже оказалась аллергия, и тоже на стрептоцидовую настойку (выпил с кем-то – дешевая была). Они оба боялись остальных, ногами двери открывали, а потом уже привыкли ко всему, в том числе и к тому, что мужики носятся со своим перевязанным хозяйством, а как в столовой увидят картину Шишкина “Рожь”, так сразу: “Вот бы с бабой сюда!”

Врач приходила на обход, она была резкая:

– Окунёк-то у тебя ничего. Ну, где наварил? Веди свою красотку сюда!

– Рожь, ты о чем поё-о-ошь, – запел в ответ вновь поступивший герой дня.

Между прочим, как они потом кричали ночами, стонали – эти герои дня! Поэт, Алексей Ильич, научил Васю собирать пустые спичечные коробки и ночью кидать в кричащих. И помогало – на несколько минут. И не сердились. Вообще даже и любили Васю и Алексея Ильича.

– Смотрите! – говорили им. – Попробуете в шляпке, будете носить в тряпке… как мы.

У Алексея Ильича отца расстреляли в 38, а мать долго мыкалась по лагерям, и он научился с помощью слов и рифм находить в жизни самое прекрасное (то им оказывалось утро, то осень).

Стычки между палатниками Вася научился прекращать тоже у Алексея Ильича:

– А на нейтральной полосе цветы – необычайной красоты!

Однажды после работы Вася даже пришел в литконсультацию, где вел прием Алексей Ильич. Несколько раз во время беседы поэт понимал, что Вася – этот самый, с которым он лежал в вендиспансере, но потом снова утрачивал это понимание. Опять отворачивался и делал несколько глотков чего-то из чего-то, и снова понимал… Они вместе вышли, и Алексей Ильич затянул:

– Не искушай меня без нужды развратом юности своей..., - вдруг остановился и предложил: – Поехали к Серову! Он даст бутылку, а я дам ему в морду, и он стерпит.

Вася не знал, как быть: проводить поэта домой или к Серову, который даст бутылку и стерпит в морду, но вдруг – не стерпит? И решил, что лучше – домой.

Вдруг из подъезда выбежала старушка и стала заводить Алексея Ильича внутрь. Оказывается, мать каждый раз смотрит в окно и ждет сына.

– Я уже почти вытащила его, а он опять… ну, ничего, я все равно вытащу его.

Алексей Ильич насупился и молчал.

– Опять с начальством трения у тебя будут, – говорила ему мать.

– Молчи – убью! – безнадежно отвечал он и, не раздеваясь, нырнул с головой под одеяло.

– Ты человека постыдись! – запричитала опять мать, готовя чай сыну и гостю.

– Цыц, – из-под одеяла простонал сын.

– Вот тебе что я скажу, Леша…