сохранившейся с прошлых веков, а лишь сама, по предположению В. Андреева, была изготовлена с древнего прототипа.
В. Андреев, по-видимому, никогда и не считал мартыновский подарок домрой. Он увидел в нем лишь подтверждение гипотезы о происхождении балалайки от домры, о внешнем их сходстве и различии только в форме кузова и способах игры.
Гипотеза о происхождении балалайки от древнерусской домры стала для В. Андреева убеждением, которое сформировалось под влиянием литературных работ И. Беллермана, И. Забелина, С. Рыбакова, личного общения с Н. Приваловым, и в особенности трудов А. Фаминцына - автора фундаментального исследования “Домра и сродные ей музыкальные инструменты русского народа’’, изданного за пять лет до практического возрождения домры мастером С. Налимовым по проекту великого реформатора народного инструментария.
Гипотеза о родстве двух струнных национальных инструментов сформулирована А. Фаминцыным достаточно осторожно: “ ..Мы имеем основание предположить (подчеркнуто мною. — Д. И.), что русская балалайка произошла от домры, что, следовательно, последняя была родоначальницей балалайки”.[32] Однако, у В. Андреева предположение А. Фаминцына приобретает форму аксиомы, когда он говорит о “балалайке, родоначальницей которой была, несомненно, домра...”.[33] Отсюда его ничем документально не подкрепленная убежденность в том, что вятская “находка” представляла собой “именно домру, уцелевшую у кого- нибудь (подчеркнуто мною. - Д. И.) из крестьян Вятской губернии... По этой уцелевшей (всего лишь по предположению В. Андреева. - Д. И.) домре местные крестьяне кустари и изготовляли для продажи круглую балалайку...”.[34]
Название “домра” по отношению к мартыновской покупке вообще не упоминается ни у изготовителей инструмента крестьян кустарей, так как понятие “домра” давно вышло из употребления в народной практике, ни в данной статье В. Андреева, где домрой он называет лишь вымышленный прототип, якобы, ставший прообразом вятского кустарного промысла круглых балалаек.
Из двух вышеизложенных противоположных версий о прототипе - старинном или современном - андреевской домры любой уважающий себя исследователь предпочтет ту, которую излагают участники событий, а не пересказанную с чьих-то слов. Следователь же поступит иначе и постарается проверить обе гипотезы. Поэтому для выяснения истины наше “следствие” вынуждено обратиться к вопросу: кому было выгодно создание легенды и распространение фальсифицированной информации? Может быть, ответ на этот вопрос поможет прояснить ситуацию.
Обратите внимание на стиль письма С. Мартынова. Один участник событий (С. Мартынов) излагает историю другому (В. Андрееву), в которой тот принимал такое же участие. Создается впечатление, будто автор пересказывает события человеку, с ними незнакомому. Откуда такая интонация?
Объяснения может быть два: либо В. Андреев, в связи с подготовкой “Краткой исторической справки...”, сделал запрос С. Мартынову с просьбой уточнить информацию о найденном его сестрой инструменте, либо сам С. Мартынов, увидев или услышав, насколько искажена публичная информация о реконструкции домры, решил написать В. Андрееву и напомнить о том, как на самом деле развивались события 1896 года. В первом случае В. Андреев представляется как человек действительно заинтересованный в распространении достоверной информации. Во втором - подтверждается его собственное участие в создании легенды о находке древнерусского прототипа домры, о чем без ссылки на источник информации утверждает К. Вертков, пересказывая официальную версию, “созданную Андреевым и особенно Приваловым”.[35]
Действительно, в первые годы после реконструкции домры и введения ее в Великорусский оркестр В. Андреев в публицистических выступлениях писал о прототипе усовершенствованного им инструмента, мягко говоря, несколько иначе, чем в процитированной нами работе 1916 года. Так, в опубликованной в декабре 1896 года (то есть вскоре после завершения работ по созданию домры) в газете “Санкт- Петербургские ведомости” статье “О русских народных инструментах” В. Андреев писал о том, что “в Вятской губернии уцелела каким-то чудом среди местного населения домра, уже переименованная в балалайку”, а “в музее Петербургской консерватории даже хранится экземпляр народной домры” и, что усовершенствованная им домра “сохраняет в точности тип старинного (подчеркнуто мною. — Д. И.) инструмента”.[36]
У читателя, познакомившегося с данной статьей, должно сложиться отчетливое впечатление о том, что основатель народного оркестра реконструировал домру с найденного им древнерусского прототипа. Однако двадцать лет спустя он пишет об этом несколько иначе, не раскрывая всех “карт”, но приоткрывая завесу секретности (см. выше).
В. Андреев всегда подчеркивал, что поставил “себе за правило не приступать к усовершенствованию какого бы то ни было народного музыкального орудия, не добыв подлинный его прототип, уцелевший среди народа...”.[37] По-видимому, по отношению к домре мастер все же сделал исключение и отошел от этого правила. Вряд ли возможно упрекнуть В. Андреева в беспринципности, наоборот, следует подчеркнуть его бескомпромиссность в принципиальных вопросах того великого дела, которому он посвятил свою жизнь. Вместе с тем, нельзя забывать, что он не был профессиональным исследователем народного инструментария, но был страстным публицистом и, главное - тонким политиком. Он умел в своих выступлениях не лгать, но и не говорить всю правду, умело используя ситуацию в интересах дела.
Так или иначе, необходимо признать, что создание легенды было выгодно именно В. Андрееву и его соратникам. Их многолетняя работа по реконструкции, развитию, пропаганде и распространению русских народных музыкальных инструментов неоднозначно оценивалась современниками. Среди деятелей культуры и представителей прессы были люди, подвергавшие эту работу беспощадной критике и настроенные к деятельности Великорусского оркестра явно недоброжелательно. Это обстоятельство заставляло В. Андреева быть предельно внимательным ко всем нововведениям, дабы не давать оппонентам лишний повод для критики.
Он был фанатиком и свято верил в идею развития народного инструментария и в правильность избранного им пути. Трудно определить корни этого фанатизма - то ли страстный патриотизм, любовь к русскому народу, то ли это черта характера, присущая истинным интеллигентам эпохи гуманизма, готовым ради идеи на неординарные действия, на любые лишения и даже смерть. Скорее всего, и то, и другое. Но он, при всех своих талантах, все же не был глубоким ученым и не мог аргументированно доказать родство домры и балалайки; не хватало убедительной информации для такого доказательства. Но он был великим художником и страстно желал видеть домру в народном оркестре; она уже родилась в его фантазии, и нужен был только толчок, чтобы идея воплотилась в реальность.
Таким импульсом стала вятская находка. Мастер чувствовал правильность своих действий - даже если бы домры не было в природе, ее следовало изобрести. Это была ошибка гения и она привела к удивительным художественным результатам.
В. Андреев был великим гражданином России. Величие его в том, что он действовал не в силу обстоятельств, а обстоятельства подчинял интересам идеи, интересам народа России. Он опередил время: интуитивно, почти за сто лет до открытия подлинных изображений домры XVI — XVII веков создал инструмент, идентичный древнерусскому прототипу.
Он наверняка понимал, что аргументация в пользу истинности созданной им домры как русского народного музыкального инструмента малоубедительна. Поэтому, по-видимому, когда в обществе родились слухи о находке древнерусской домры, он не стал препятствовать их распространению, а может быть, и способствовал этому: куда проще обосновать реконструкцию домры с древнерусского образца, чем доказывать недоказуемое. Нужно было выиграть время, чтобы работу “не погубили на корню”. По истечении более чем десятилетия, когда домра заняла прочное место в оркестре и реформатор уже не сомневался в жизненности своего незаконнорожденного дитя, он вернулся к мысли раскрыть тайну ее рождения, и на свет появилось уже упомянутое письмо С. Мартынова и цитированная работа В. Андреева 1916 года.
Однако выпущенную на воду “утку” уже понесло течением по страницам различных изданий, и родилась легенда, весьма искаженно отображавшая действительные события и факты. Но когда крупнейший советский этноинструментовед К. Вертков в середине XX столетия провел независимое “расследование” истории создания андреевской домры и очистил ее от вымысла, то пришел к
