Хозяин избы на все вопросы мог только ответить: “А кто ж его знает, что это за музыка! Валяется здесь спокон веку, только место зря занимает”.
Помня просьбу своего учителя, Мартынов купил эту “музыку” за 20 копеек, привез ее в Петербург и показал Андрееву. Андреев тоже не смог определить, что это за инструмент, и понес его на экспертизу к известному петербургскому музыканту-историку, профессору А. С. Фаминцыну, недавно опубликовавшему большое исследование о домре и сродных ей музыкальных инструментах русского народа.
По утверждению некоторых биографов Андреева, А. С. Фаминцын, увидев эту находку, пришел в страшное возбуждение и заявил, что это не что иное, как древнерусская народная домра, каким-то чудом уцелевшая в Вятской губернии”.[26]
Казалось бы, вопрос исчерпан. Автор цитируемой выше работы настолько подробно описывает события вплоть до цены покупки, приводит высказывания ее прежнего хозяина и эмоциональное восприятие находки А. Фаминцыным, что кажется, будто он сам присутствовал при этом, а читатель никак не может сомневаться в том, что все было именно так, а не иначе.
Однако, изучив более подробно эту литературу, а также другие документальные источники, мы усомнились в достоверности некоторых изложенных А. Чагадаевым и Ф. Соколовым исторических фактов.
Сначала исследователи заметили не очень существенные разночтения в интерпретации этой истории различными авторами. Например, В. Блок отмечает, что в работах А. Чагадаева и Ф. Соколова участник Кружка, нашедший домру, упоминается как С. Мартынов, а К. Вертков, опираясь на данные Н. Привалова, дает другие его инициалы - А. С. Мартынов. Разночтения обнаруживаются и в указании места находки домры: у Ф. Соколова это Глазовский уезд Вятской губернии, у К. Верткова - Котельнический уезд той же губернии, где С. или А. С. Мартынов, будучи студентом Петербургского технологического института, находился на практике.
Затем выясняется, что С. Мартынов (все же С. А.) являлся лишь посредником в передаче “домры” В. Андрееву, а нашла инструмент его сестра А. А. Мартынова, и некоторое время он хранился у них в доме как образец балалайки с овальным корпусом. В связи с этим К. Вертков и высказал мнение о том, что найденный инструмент “представлял собой один из типов народной балалайки, но был ошибочно принят за образец древнерусской домры...”.[27]
Наконец, обнаруживается, что прототип андреевской домры вовсе не был найден на чердаке, а куплен А. Мартыновой в г. Вятке как предмет местного производства у крестьянина-кустаря и был не старинного происхождения, а современного изготовления. Ни о каком консилиуме с участием А. Фаминцына нет документальных подтверждений и упоминаний о нем самих участников событий 1896 года. Тем более, как замечает М. Имханицкий, профессор А. Фаминцын, который, согласно общепринятой версии, якобы принял участие в опознании домры, умер в июне 1896 года, тогда как мартыновский инструмент попал к В. Андрееву “около середины лета” того же года, то есть в июле.
Вы вправе задать мне вопрос: какое значение могут иметь сегодня все эти малозначимые факты “биографии” домры? Какая разница, где и кем был найден прототип андреевской домры, был или нет А. Фаминцын участником консилиума по опознанию древнерусского инструмента. Все это детали истории, которые могут заинтересовать лишь дотошного музейного работника или любителя засорять память реликтовой чепухой, нужной для того, чтобы при случае блеснуть своей эрудицией. Отнюдь нет! Действительно, перечисленные факты - лишь тропинка, ведущая нас к ответу на главные вопросы: был ли вятский инструмент действительно старинной древнерусской домрой или это была современная В. Андрееву балалайка, ошибочно принятая им за домру? Ответ на этот вопрос дает ключ к разгадке следующего: что есть современная домра — искусственно созданный В. Андреевым инструмент или усовершенствованное старинное народное музыкальное орудие.
Вся история домры в XX веке прошла под знаком поиска ответа на эти вопросы. Именно они лежат в основе известного противостояния и даже противоборства поборников трех- и четырехструнного вариантов инструмента. Поверьте, это противоборство носило характер не только теоретических измышлений, но и открытой борьбы. Свидетельством тому полемика в российской прессе 20 - 30-х годов. Создатель четырехструнной домры Г. Любимов в 1927 году клеймил своих соперников, к примеру, такими словами: “То балалаечное баловство, которое проделывалось в бесчисленных великорусских оркестрах, насажденных В. В. Андреевым, не может, конечно, учитываться как серьезное дело по насаждению музыкальной культуры в массах, да эта задача не особенно и интересовала насадителей великорусских оркестров”.[28]
Подобные нелестные слова в адрес создателя современного народного инструментария вы вряд ли услышите сегодня, но обстоятельства нераскрытой тайны возрождения домры постоянно создают почву для споров ученых и музыкантов о народности нынешних разновидностей инструмента, их причастности к жанру и т.д. Даже спустя почти столетие после воссоздания домры В. Попонов писал: “...Некоторые музыкальные деятели стремятся поставить под сомнение не только художественную ценность народных инструментов, но и сам факт принадлежности их к подлинно народным. Про домру, реконструированную Андреевым, говорят (и пишут): “Андреевская домра - это не мандолина и не домра, а новый инструмент...”.[29]
Для выяснения истинных обстоятельств возрождения домры обратимся к свидетельствам самих участников событий 1896 года: В. Андрееву и С. Мартынову, чьи архивные материалы по этому “делу” были опубликованы массовым тиражом в 1986 году,
С. Мартынов в письме к В. Андрееву от 15 мая 1914 года, по-видимому, помогая адресату в подготовке его работы “Краткая историческая справка о происхождении народных музыкальных инструментов, вошедших в состав Великорусского оркестра”, изданной несколько позднее, напоминает о событиях восемнадцатилетней давности: “Весной 1896 года сестра моя, А. А. Мартынова, была в городе Вятке. Там, в числе других предметов чисто местного обихода и производства, ее заинтересовал струнный музыкальный инструмент своеобразного вида: его дека была круглая, а днище почти сферическое, но гораздо менее глубокое, чем у мандолины. Этот инструмент был приобретен моей сестрой у кустаря крестьянина и привезен в Петербург, где хранился у нас как образец любопытной балалайки, пока около середины лета того же года он не попался Вам на глаза.
В ту пору, в целях дальнейшего развития Вашего оркестра и пополнения его другими старинными народными инструментами, Вы были озабочены разысканием дошедших до нашего времени их образцов. Поэтому наша вятская балалайка сразу привлекла Ваше внимание как подлинный образец чисто народного происхождения, и тогда же она была передана Вам. В ней Вы увидели ту домру, которая была Вам знакома по старинным лубочным картинам и гравюрам. Немедленно же Вы приступили к выработке ее наиболее совершенной конструкции, придерживаясь переданного Вам вятского образца”.[30]
В 1916 году в уже упомянутой нами работе сам В. Андреев описывает эти события в соответствии с письмом С. Мартынова: “Восстановить подлинную домру мне помог счастливый случай. В 1896 году мне были любезно доставлены г-жой А. А. Мартыновой две балалайки (обе с тремя струнами), приобретенные ею в Вятской губернии, в Котельническом уезде и изготовленные крестьянами кустарями. Одна из них была с
Как видим, описания одного и того же исторического факта А. Чагадаевым, Ф. Соколовым и непосредственными участниками событий диаметрально противоположны. Одни утверждают, что “найденный” старинный, ветхий и вовсе без струн инструмент являлся древнерусской домрой, чудом уцелевшей в быту. Другие считают, что балалайка, послужившая образцом для реконструкции домры, была изготовлена современными им крестьянами-кустарями и потому не являлась подлинной домрой,
