вспомнила, наблюдая за падением айсберга. Я вспоминаю об этом каждый раз, когда подхожу к воде. Всякий раз я и боюсь, и в то же время хочу увидеть тело утонувшего Герольда. Это несмотря на то что прошло уже много лет.

Куойл слушал ее и думал: неужели ему придется уводить ее в сухие пустоши? И как поведет себя призрачная Петал, живущая в нем прививкой против любовной горячки? Зачем он вообще коснулся сухой руки Уэйви?

Они вышли на тропинку, ведущую к равнине, и стали искать бледную точку тетушкиной косынки и скачущих детей.

Куойл шел следом за Уэйви. Ей не нужно было оглядываться, она и так точно знала, где он. Теплый воздух, глубокое небо и тишина, нарушаемая только далеким смехом и криками их детей. Внезапно что-то изменилось, как будто отступила головная боль. Старая боль ушла. Она обернулась. Куойл был совсем близко. Она начала что-то говорить. Ее огрубевшая кожа под веснушками вспыхнула ярким румянцем. Она упала, или это он увлек ее вниз? Они катились по плотному ковру из трав и ягодных кустов, перемешав горячие руки и ноги, ягоды и листья, губы и слезы и глупые слова.

Но когда рядом с ней вздохнула волна, Уэйви услышала ее. Подумала о красавце Герольде, запутавшемся в призрачных сетях. Она оттолкнула Куойла, встала и побежала к тетушке, девочкам и бедному Герри, лишенному отца. Корзинка била ее по ногам. Если Куойлу действительно что-то от нее нужно, он должен последовать за ней.

Уэйви бежала, чтобы убежать, потом ради того, чтобы двигаться, а потом просто потому, что ей не оставалось ничего другого. Если бы она пошла медленнее, то могло показаться, что она сомневается. Словно не знает, чего хочет. Неужели она обречена на бесцельные поступки?

Куойл лежал в вереске и смотрел ей вслед. Ее голубая юбка постепенно исчезала из виду. Тетушка, дети, Уэйви. Он прижался к земле чреслами, будто бы соединяясь с ней. Его возбуждение придавало происходящему исключительно важное значение. Маленькие фигурки на фоне огромной скалы, стоящей над морем. Казалось, перед ним обнажилась вся таинственная сущность жизни, и он начинал ее понимать. В этом мире не существовало ничего, кроме скалы и моря, и на короткое мгновение бросивших на них тень крохотных фигурок людей и животных.

Он вдруг с необычайной ясностью увидел свое прошлое. Поколения, как стаи мигрирующих птиц, залив, наполненный призрачными парусами, вновь ожившие поселения, глубоководные сети, светящиеся от переливчатой чешуи. Вот его тетушка старится и умирает. Сам он дряхлеет, и Уэйви сгибается под грузом прожитых лет. Дочери живут своей жизнью, где-то далеко. Герри по-прежнему радуется деревянным собакам и разноцветным веревочкам. Седеющий Герри спит в комнате с северными окнами прямо под крышей или за лестницей.

Его охватило какое-то новое ощущение чистоты, тонкого баланса действительности.

Все, решительно все казалось многообещающим.

Залив кишел беляками, как застарелая рана личинками мух. Отвратительное утро. Куойл прыжками спускался вниз по ступеням. Он поедет на машине, но сначала сходит к пристани посмотреть на воду. Лодка билась о старые шины. Волны, выкатывавшиеся на берег, выглядели тяжелыми и мрачными. Воплощение сдержанного гнева. Он посмотрел на часы. Если он поторопится, то ему хватит времени на чашку чаю и порцию тостов в Гнезде. Закончит статью о нефти, потом вернется к своим морским архивам. Нужно будет посмотреть на суда, пришедшие в порт. Там ждали шхуну с Западного побережья.

Он сидел за столиком, макая в чашку тост. Потом складывал его и отправлял в рот.

— Куойл! Куойл, иди-ка сюда, — позвали его Терт Кард и Билли Притти, сидевшие за перегородкой. Пластиковый стол был уставлен тарелками и чашками. Терт затушил сигарету в блюдце.

— Смотри-ка, какие новости принесла сорока на хвосте, — сказал Кард, источая густые волны раздражения, едкие, как запах лосьона после бритья.

Он мучился от язв во рту. Кард носил амулеты из специальных узлов от этих язв, но они неизменно приходили вместе с зимой. Все началось с того, что он неудачно прикусил щеку, жуя кусок отварной свинины. Этим утром он вывернул щеку перед зеркалом и с отвращением увидел три воспаленные язвы с белыми краями. Пришлось приложить кусок марли с содой. Теперь ему несколько дней нельзя ни острого, ни кофе. Вот он и сидел над чашкой чаю с молоком.

Куойл заказал еще тостов и двойную порцию джема. Подумал, не съесть ли ему жареного картофеля.

— Все что нам нужно — это Натбим. И на работу можно не ходить, — сказал Билли, разминая яйцо в тарелке с мелко порезанной рыбой.

— Я всегда говорил, что вся надежда на разработку нефти, — продолжил разговор Терт. Он ковырялся пальцем в ухе. — Когда они обнаружили месторождение Мак-Гонагал в 1980-м, я купил акции. Честно, я так и сделал. Когда начнется его разработка, к нам хлынут золотые реки. Нефтяные деньги. Бог мой, да когда пойдут танкеры, я буду уже во Флориде!

— Месторождение Мак-Гонагал? — заинтересовался Куойл.

— Не может быть! Ты не знаешь о величайшем месторождении нефти на территории Канады? Это прямо возле нашего побережья. Миллиарды баррелей нефти. Называется месторождение Мак-Гонагал. Мы все разбогатеем. Работы будет навалом, владельцы акций получат дивиденды, производство, складские и гостиничные услуги. Настанут славные деньки.

Сидящий в соседнем закутке худощавый мужчина с бородой в форме лопаты оглянулся через плечо и посмотрел прямо на Карда. Куойл подумал, что он мог быть одним из мастеров рыбоперерабатывающего завода. На столе у соседа стояли тарелки с кашей и колбасой.

Билли хмыкнул.

— Единственными, кто получит рабочие места и экономические блага, будут ребята из Сент-Джонса. Увидишь, к тому времени, как они будут готовы начать разработку, у них уже будет построена атомная станция и они смогут получать любое количество электричества из простой воды. А на Ньюфаундленде они будут складировать отходы.

Куойл протянул Билли треугольник тоста, густо намазанный джемом. Он подумал о том, каким хрупким выглядит этот старик рядом с плотным Кардом.

— Нет, парень. До этой атомной станции дело не дойдет. Самое главное — нефть. Ньюфаундленд станет самым богатым местом на Земле. Начинается новый век. Мы будем как сыр в масле кататься.

Билли повернулся к Куойлу:

— Это нефтяной психоз, истерика. — Потом он снова обратился к Карду: — Все равно получится так, что все сливки снимут международные нефтяные компании. Нам останутся крохи. Все золото потечет на большую землю. Сюда уже просочились наркотики и преступность, уже появились проститутки, а это только начало! Сплошное насилие, воровство и жульничество.

— Это точно, — сказал работник рыбоперерабатывающей фабрики. Он уже съел свою кашу с колбасой, а теперь дымил сигаретой и горел желанием броситься в бой. — Они уже сожгли старый маяк, прямо тут, в Якорной Лапе. А как разнесли представительство рыболовецкой компании!

— Добавьте сюда, — продолжил Билли, развернувшись, как бы принимая поддержку своего единомышленника, — алкоголизм и полную моральную деградацию. Разводы, жестокое обращение в семьях, брошенные дети, шатающиеся по улицам! Загрязнение окружающей среды! Морское дно заросло кабелями, цистернами, металлическими останками кораблей, которые рвут на части любой трал. А чего мы ждем?