— Это наверняка старик, — сказал Куойл. — Больше некому.

— Какой старик?

Билли Притти называет его «старым Куойлом». Говорит, что он не простой старикан. Не захотел уходить из Опрокинутой бухты и остался там один. Билли считает, что он, может быть, немного зол на нас, потому что считает, что мы живем в его доме. Я тебе рассказывал об этом.

—Нет, не рассказывал. Кто же это может быть?

— Я помню, как тебе о нем говорил.

Тетушка осторожно спросила, как его зовут.

— Не знаю. Кто-то из старых Куойлов. Не помню, как его звали. Какое-то ирландское имя.

— Не может быть. Никого из них не осталось. Знаешь, раньше о Куойлах ходила дурная слава, — сказала тетушка, отвернувшись в сторону.

— Я уже об этом слышал. Говорят, что залив Бакланов назван так именно из-за Куойлов. Как озеро Недоумок, порт Шестипалый или ручей Абрикосового Уха, которые получили свои имена в результате определенных неприятных событий. Билли рассказывал, что Куойлы пришли сюда с острова Пристальный. Говорят, они перетащили сюда дом по льду.

— Люди могут говорить все что угодно. Половина этих историй — выдумки. Я считаю, что Куойлы были ничем не страшнее любой другой семьи. Понятия не имею, о каком старике ты говоришь.

Куойл отмыл руки от краски и спросил: «Кто пойдет со мной на берег собирать смирнию?»

Саншайн нашла две ягоды земляники. Банни бросала камни в воду, с каждым разом выбирая их все больше и больше размером. Они падали все ближе и ближе, до тех пор, пока девочку не обдало брызгами.

— Хватит, хватит, пойдемте домой. Банни переоденет штаны, Саншайн вымоет зелень, а я поджарю чеснок с луком.

Но когда соус был почти готов, обнаружилось, что вместо макарон у них есть только яичная вермишель, которая, смешиваясь с соусом, превращалась в неприглядного вида слякоть, с которой соскальзывали кольца обжаренных кальмаров и разъезжались к краям тарелок.

— Да, племянник, всего не предусмотришь.

Его что-то разбудило в предрассветных сумерках. Голая комната нависла над ним. Холод и серая мгла. Он прислушался, ожидая услышать плач Банни, но вокруг стояла полная тишина.

По потолку скользнул круг света и исчез. Это был луч от карманного фонарика.

Куойл встал, подошел к окну. Под босыми ногами хрустели высохшие останки мух. Он встал на колено и начал всматриваться в ночь. Долгое время он ничего не видел. Постепенно его зрачки расширились, и он заметил, как по небу заскользили перламутровые всполохи приближающегося рассвета. Водная гладь выступала на первый план, как в серебряном негативе. Далеко внизу, на тропинке за густым кустарником, он увидел мечущуюся точку света. Скоро она исчезла из виду.

— Мы должны туда съездить, — говорил Куойл. — Мы должны проведать старика.

— Я уж точно не желаю соваться в нору какого-то дальнего родственника, который к тому же имеет ко мне претензии. Мы и без него прекрасно обходились, и лучше будет, если мы оставим все как есть.

Но Куойл настаивал на поездке.

— Мы можем взять с собой девочек. Они растопят сердце даже людоеду.

«Скорее, разозлят его», — подумала тетушка.

— Поедем, тетушка, — звал он ее.

Но она оставалась непреклонной.

— Я уже думала о том, кто это может быть. У моей матери была целая куча родни в бухте Опрокинутой, но они все были ее возраста, если не старше. У них были дети и внуки, когда я была еще подростком. Так что если он — один из них, то ему уже за восемьдесят или даже за девяносто. Вполне может страдать старческим маразмом. А на дороге, наверное, был кто-то из поселка. Охотился, не знал, что здесь кто-то живет.

Куойл не стал рассказывать ей о фонарике, но решил не сдаваться.

— Соглашайся. Мы доедем от развилки, а дальше пойдем пешком. Я хочу посмотреть бухту и брошенный поселок. Там, на острове Пристальном, куда мы ездили с Билли, было довольно печально. Эти пустующие дома, да еще рассказы о Куойлах.

— Я ни разу не была на этом острове и не считаю, что мне нужно это делать. Брошенные селения всегда выглядят тоскливо. Не понимаю, почему правительство оставило эти дома как есть? Их надо было давно все сжечь.

Куойл представил, как горят тысячи домов, как искры падают на скалы и с шипением касаются воды.

В результате они никуда не поехали.

Шел сентябрь, месяц убывающих дней и остывающих вод. Куойл отвез Банни в школу, на первый день занятий. Новые туфли, клетчатая юбка, белая блуза. Влажные ладошки. Ей было страшно, но она отказалась от его сопровождения и отправилась в шумную детскую толпу самостоятельно. Не двигая головой, она одними глазами искала среди детей свою подругу, Марти Баггит.

В три часа он ждал ее возле школы.

— Как прошел день? — спросил он, ожидая услышать о том, что сам пережил тридцать лет назад. Страх и унижение.

— Было весело. Смотри, — и она показала ему лист бумаги с большими неровными буквами: Банни.

— Ты написала свое имя, — с облегчением сказал Куойл. Он был поражен тем, насколько она отличалась от него.

— Да, — это прозвучало так, будто речь шла о чем-то само собой разумеющемся. — И учительница сказала всем принести завтра по упаковке салфеток, потому что у школы нет на них денег.

Утром, во время поездки на залив, они видели яркие радуги. Вместе с арками из живого цвета пришел резкий, порывистый ветер. Билли Притти что-то говорил о лунных гало. Шли грозы. Неожиданный мокрый снег на ходу превращался в странный Сиреневый град из светящихся длинных сосулек, затем переходил в дождь. Затем были два или три дня зноя, будто случайно дошедшего сюда из пустыни. По полотну залива двигались светящиеся нити, похожие на электрических угрей.

На мысах и в болотах зрели мириады ягод: дикая смородина, крыжовник, клюква, брусника, морошка, митчелла, поздняя земляника, вороника.

— Пойдем собирать ягоды на выходных, — предложила тетушка. — Тут совсем недалеко настоящие ягодные поляны. О них все знали, когда я была маленькой. А потом мы сварим варенье. Сбор ягод — настоящее удовольствие. Не хочешь пригласить Уэйви Проуз?

— Хорошая мысль, — сказал Куойл.

Она ответила, что присоединится к ним с удовольствием. Можно подумать, он пригласил ее на праздник.