какая в тишине вскрикнула? Затем заскрипела половица в сенях, а я подняла голову от подушки: тишина. Полежав минут десять и сообразив, что уснуть не получится, я оделась и вышла из комнаты, постояла в коридоре и, решив проверить кое-какие догадки, направилась к комнате Данилы. Мое внимание привлекло окно в конце коридора, я подошла и убедилась, что оно было плотно закрыто, но не заперто. Я без стука распахнула дверь в комнату Дьяконова и замерла: Данила горой возвышался на диване и, судя по всему, сладко спал, при этом даже похрапывая. Пожав плечами, я закрыла дверь и направилась к себе, притормозила возле Сенькиной комнаты и, аккуратно приоткрыв дверь, заглянула. Через миг я распахнула ее настежь и влетела в комнату: постель была пуста, на подушке лежал том Достоевского. «Бесы», – прочитала я, хотела рявкнуть в сердцах, но передумала: как-никак я в гостях и должна вести себя прилично.

Через пять минут я была уже вблизи церкви и вертела головой во все стороны, стараясь отгадать, куда мог деться Сенька. Нечто темное мелькнуло возле колокольни, и я бросилась туда, но на всякий случай держалась в тени. Осторожно выглянула и смогла убедиться, что воровски крадется вовсе не племянничек, а новый нищий, которому так приглянулось кладбище, что он здесь днюет и ночует. Присматривая за ним, я двигалась в том же направлении, стараясь не производить шума. Вдруг нищий исчез, точно сквозь землю провалился, а я выругалась. «Ну и черт с ним, – решила я. – Надо Сеньку найти и прекратить это ночное хулиганство». В то же мгновение луна (было полнолуние, и луна с вечера выплыла такая, хоть волком вой), так вот, в то же мгновение луна спряталась за тучку, сделалось темно, а я, глядя на ковш Большой Медведицы, подумала: «Все как нарочно, кладбище большое, где мне искать Сеньку, да еще в темноте?»

Печалилась я недолго, призвав на выручку свою врожденную гениальность: если учесть, что все последние события так или иначе крутятся вокруг могилы Турка, там скорее всего и стоит посмотреть. И я направилась к аллее, которая успела осточертеть мне прямо-таки до изжоги.

Шла я осторожно, не желая спугнуть племянничка, и вскоре услышала шаги: кто-то весьма торопливо двигал по тропинке, идущей со стороны калитки на Красномилицейской. На всякий случай я свернула с дорожки и, держась поближе к надгробиям, чтобы в случае надобности укрыться за ними, прошла еще метров двадцать. Внезапно впереди вспыхнул огонек зажигалки и низкий мужской голос сказал:

– Дураки, фонарь не взяли.

– Зачем он тебе? – ответил другой мужской голос. – Лунища такая…

– Ну и где твоя лунища?

– Сейчас выглянет.

– Давай подождем.

– Чего ждать-то? Тут три шага осталось.

– Три шага, – передразнил первый голос, явно нервничая. – Без фонаря ночью шею свернешь.

– Фонарь заметить могут.

– Кто?

– Здесь на кладбище дом, священник живет.

– Спятил он, что ли?

– Откуда я знаю? Может, ему положено здесь жить, вон церковь, значит, должен быть поп, вот и живет.

– Я б ни за какие деньги на кладбище жить не стал.

– Покойников боишься? – хихикнул второй, и тут третий голос совсем рядом спросил с грустью:

– А чего нас бояться?

Стало очень тихо, а я, приглядевшись, увидела в конце тропинки силуэты двух мужчин, они стояли неподвижно с лопатами в руках.

– Слышал? – трагическим шепотом спросил один.

– Почудилось, – отмахнулся другой, но безо всякой уверенности. – Побыстрее сделаем дело и свалим отсюда.

– Сделаем… без фонаря… а темень…

– Отвяжись… Зажигалкой не чиркай, вдруг у попа телефон? Вызовет ментов… не хватает только, чтобы они нас здесь застукали.

Парни свернули к салтыковскому склепу, а я сообразила: путь они держат к заветной могилке, а зачем им лопаты, гадать не надо. Пора вызывать милицию и брать их с поличным, но для начала следовало убедиться, что догадки мои верны.

Я ускорила шаг, в темноте налетела на поваленный могильный камень и шлепнулась на землю, а лбом изловчилась к этому самому камню приложиться.

– Ой! – взвыла я, забыв про конспирацию. Потрясла головой, пошарила вокруг руками и уже встала на колени, как вдруг моего локтя коснулось что-то влажное и холодное. Я вторично тюкнулась лбом в камень, бормоча «святые угодники», и, разом припомнив все кладбищенские страшилки, собралась отдать богу душу. Рядом что-то задышало часто-часто, а моего лица коснулось нечто шершавое и на сей раз теплое. Шершавое и теплое – это, вне всякого сомнения, язык собаки, следовательно, холодное и влажное – ее нос.

– Кузя, – выдохнула я и, проверяя свою догадку, протянула руку: так и есть, конечно, Кузя. Значит, и Чугунок где-то по соседству. Пес еще раз меня лизнул, а я сердито зашептала: – Тебе не стыдно? Ладно эти шельмецы, у них ума нет вовсе, а ты, серьезный пес, и бродишь по кладбищу, как привидение. – Кузя слабо тявкнул, а я, зажав ему пасть, поднялась и сказала: – Пошли. – Сделала пару шагов и позвала тихонечко: – Васька, Сенька, идите сюда, глупо прятаться, у меня Кузя.

Никто не ответил, повторять свои просьбы громче я не рискнула, двое с лопатами могли услышать, в этом случае взять их с поличным вряд ли удастся.

На все эти глупости я потратила довольно много времени, парни успели скрыться, и теперь я почти