шмыгнул в «Москвич», через минуту то же самое проделала я, Петрович докурил, объяснил соседям, что решил под вечер съездить за ключевой водой, надеясь, что в это время на ключике народу поменьше.

– Съезди, – хихикая, посоветовали старушки-соседки. – Ты у нас теперь пенсионер, одна забота осталась: дела себе придумывать.

Петрович крякнул, нахмурился и поспешил к машине, но, несмотря на намеки соседей, где-то на середине пути расправил плечи и выглядел молодцом. Людмила Федоровна осталась дома, а Васька с Кузей ушли за час до этого, окончательно измучившись и извертевшись, – не помогли ни телевизор, ни пирожки хозяйки.

По дороге к кладбищу я пробовала обдумать, правильно ли поступаю. Этот вопрос особенно мучил меня, когда я вспоминала сестру (ей пришлось наврать, что мы решили махнуть на рыбалку) и возложенную на меня воспитательно-оздоровительную миссию по отношению к племяннику. Дураку ясно, что ребенку на кладбище совершенно нечего делать и разумнее было бы отправить его вместе с Васькой в лагерь, но где гарантия, что он оттуда не сбежит с тем же Васькой? Да и мне как-то спокойнее, когда он на глазах. Некстати вспомнились фильмы, в которых детей похищали, а затем шантажировали родственников. Я ухватила Сеньку за руку и больше ее не выпускала. Заметив мое беспокойство, племянничек придвинулся ближе и сказал:

– Все будет хорошо.

– А все твоя дурацкая фотография, – не удержалась я и тяжко вздохнула.

– Ну вот, – заметил Петрович, останавливая машину на стоянке возле высокой беленой стены. Слева был вход на кладбище, справа магазин «Ритуальные услуги». Мы прошли к чугунным воротам, они были заперты, но калитка рядом распахнута настежь.

На кладбище уже царила ночь, возле входа стоял фонарь, но, по неизвестной причине, не горел, так же как фонари на аллее, ведущей к церкви.

– Вот темнотища-то, – проворчал Петрович и заметно поежился, Сенька крепче сжал мою руку, а я с удивлением посмотрела сначала на одного, потом на другого, потому что сообразила: оба отчаянно трусят. – Говорят, на кладбище после захода солнца ходить нельзя, – заметил бывший участковый, точно оправдываясь.

– Как же твой племянник здесь живет?

– Почем я знаю? Может, он вечером из дома не выходит.

Мы очень быстро дошли до церкви. Колокольня свечой поднималась в небо, в свете фонаря прямо над входом в колокольню хорошо была видна площадь перед церковью, ровные ряды старинных памятников, терявшихся в темноте, стены церкви, заключенные в леса, и многочисленные следы проводимого здесь ремонта на асфальте: пятна побелки, цемент, куча песка и доски, сложенные штабелями. Домик, где жил племянник Людмилы Федоровны, находился метрах в двухстах от церкви, одноэтажный, из беленого кирпича, с четырьмя окнами по фасаду и низким деревянным крылечком. К нему между могил вилась узкая тропинка. Вековые липы взметнулись высоко над головой, а ворона, вдруг сев на надгробие в трех шагах от нас, громко каркнула. Мы разом вздрогнули, я перекрестилась, а бывший участковый чертыхнулся.

– Дарья, ты верующая? – спросил он.

– Частично, – подумав, ответила я.

– Это как же понимать? – удивился Петрович.

– А как хочешь, так и понимай. Бабка у меня, кстати, она здесь похоронена по одиннадцатой линии, вон там, ближе к ограде… Так вот, бабка моя из поповских, и фамилия соответствует: Благонравова. А отец мой научный атеизм в пединституте преподавал. Вот такая штука со мной вышла: отец «Забавную Библию» читал, а бабка тайком в церковь ходила. Только ни в какую чертовщину я не верю, если ты об этом спрашиваешь: ни в привидения, ни в упырей, ни в прочую чушь.

– Да кто в нее верит, – хмыкнул Петрович. – Это ж сказки для самых маленьких. А как бабка здесь оказалась, если тридцать лет как кладбище закрыто?

– Здесь ее муж и мать похоронены, она и себе место рядом с ними приготовила, вот и положили…

Тут от одного надгробия отделилось что-то темное, огромное и низким голосом молвило:

– Здравствуйте, люди добрые. – А мы влетели на крылечко, тревожно оглядываясь, я вновь перекрестилась, а Петрович зашептал, нажимая кнопку звонка:

– Вот если есть примета не ходить ночью, так и нечего шастать…

Раздались поспешные шаги, дверь открылась, и приятный мужской голос произнес:

– Проходите, пожалуйста. Одну минуту, дверь в кухню открою, здесь в сенях лампочка перегорела, а поменять забыл.

Мы вошли в кухню, на ходу здороваясь. Кухня была просторной и светлой, беленькие занавески на окнах, на полу половики, каких я не видела лет двадцать: полосатые, ручной работы.

– Музей, – прошептал Сенька мне на ухо, а я его сурово одернула:

– Цыц…

– Вот, знакомьтесь, – начал Петрович, – это отец Сергей, родственник Людмилы Федоровны, а это Дарья Сергеевна и племянник ее Семен.

Несмотря на то, что отец Сергей доводился жене бывшего участкового племянником, он казался старше своей тетушки. Некогда темные волосы его почти сплошь поседели и изрядно поредели. Батюшка не чурался мирских слабостей и маскировал наметившуюся лысину, борода, тоже с проседью, должно быть, была гордостью хозяина, такой ухоженной она выглядела. Роста отец Сергей был среднего и средней комплекции, карие глаза смотрели весело, а сам батюшка радостно улыбался нам. Мы начали улыбаться в ответ и вскоре сели пить чай, разговор пошел непринужденный и легкий, чему способствовал тот факт, что история наша отцу Сергею уже была известна и объяснять наше странное желание пожить на кладбище не пришлось.

Петрович, выпив чашку чаю, засобирался домой, но, собравшись, начал мяться у порога. Сообразив, в чем дело, я предложила: