С техникой в заповеднике за последние годы стало совсем тяжело, все износилось и пришло в негодность. Чуть позже Овидий Сергеевич передал заповеднику нестарый японский джип, на котором теперь раскатывал директор, и финский снегоход непосредственно для Ярослава. Единственное, что администрация никак не хотела принять в подарок, это полную охрану заповедника людьми Закомарного. Однако согласилась, чтобы он финансировал дополнительных егерей, – их принимали на работу в весенний период, когда в окрестности и охранную зону тянулись туристы-водники. Таким образом Закомарный как бы откупал право жить на границе заповедника.

А через год люди из Дворянского Гнезда привезли двухместный дельтаплан, заявив, что это личный подарок Ярославу к дню рождения.

Совершенно обескураженный, он не знал, как относиться к такому жесту, и не мог притронуться к подарку, который так и стоял в сарае нераспакованным. Конечно, Закомарный кое-что узнал о научном сотруднике заповедника и решил надавить на самое сокровенное – дал крылья! – только достиг обратного результата: дельтаплан был лишь жалкой пародией настоящих крыльев.

Последний раз Ярослав держал в руках штурвал восемь месяцев назад, когда о нем вспомнили в области и пригласили на показательные выступления, которые устраивали на день города. Тогда он взлетел на спортивном «Яке», покувыркался в небе и вдруг понял, что больше нельзя дразнить себя небом, ждать следующего случая, да и вообще этот период закончился, и Пилот давно умер…

Подаренные Закомарным тряпичные крылья годились лишь для облета территории и только дразнили воображение…

Между тем Ярослав имел от руководства тайную просьбу – выжимать из «денежного мешка» все, что возможно. Дескать, ему удалось наворовать у государства (таких средств заработать честно нельзя), так пусть поделится краденым с государственным обнищавшим заповедником. Поэтому, услышав о столь редкостном подарке, директор примчался в Скит с единственным желанием немедленно провести испытательный полет, благо что инструктор под рукой. Машину распаковали, собрали, но взлетать оказалось неоткуда, поблизости ни одной ровной площадки. Ярослав-то, может быть, еще и умудрился бы взлететь, например, с плоской крыши склада, но директор сам рвался в небо и потому, не мудрствуя лукаво, перевез дельтаплан на базу в Усть-Маегу, оприходовал его и обещал возвратить, когда Ярослав построит взлетную полосу.

Но вскоре в Скит явился сам Овидий Сергеевич и, не обнаружив своего подарка, Ярославу ничего не сказал, и все же директор вернул крылья и больше о них никогда не вспоминал.

Неслыханная щедрость хозяина Дворянского Гнезда никак не афишировалась, наоборот, все пожертвования делались как бы невзначай, без помпы и с намеком на стыдливость. По слухам, Овидий Сергеевич в прошлом был чиновником в Министерстве внешней торговли, а теперь управлял крупным столичным банком, владел контрольным пакетом акций бывшего оборонного завода в одном из подмосковных городов, о чем он сам никогда не говорил и под любым предлогом уходил от прямых ответов.

И вот тогда Ярослав расчувствовался и решил отдариться.

Портреты призрака с каштановыми волосами для него на самом деле давно стали иконами. Он любил эту женщину, в прямом смысле молился на нее и в день Рождества Богородицы и ее Успения зажигал лампадки. Это была своеобразная религия, сектантство, однако он чувствовал внутреннюю потребность и, как всякий неоцерковленный, тянулся за внутренним позывом и придумывал ритуалы. Например, прежде чем срубить липу в заповеднике (что делать категорически запрещалось по закону), Ярослав не постился, а вообще ничего не ел целую неделю и пил только воду из своего источника. На седьмой день он брал топор, валил дерево на восходе солнца, затем кряжевал его и уносил на плечах в терем. Там раскалывал кряжи на доски и укладывал их под каменный гнет сушить на три летних месяца. Потом осенью заносил в дом, выстрагивал вручную, склеивал и снова просушивал. И только к декабрю накладывал левкас, а писать очередной «портрет» начинал только на Рождество Богородицы. Можно было сказать, что это заморочки одиноко живущего человека, желание сделать жизнь размеренной или убить время, но иначе икона не получалась! Внутренняя суть женщины с каштановыми волосами улетучивалась, и получалась просто красотка, так что приходилось либо соскребать и состругивать краску, либо сжигать доску целиком.

Это были иконы!

И Ярослав решил подарить одну из них Закомарному. Не за его щедрость, а за тот интерес и ошеломление, которые он испытывал в мансарде. Ярослав покрыл икону холстом, вынес из дома и вручил соседу. И тут произошло невероятное: Овидий Сергеевич откинул холст, увидел лик Богородицы, бережно поставил «портрет» и замахал руками:

– Нет! Ни за что! Унеси обратно! Спасибо, конечно, но принять не могу!

И побежал к своей моторной лодке.

А помнится, когда-то обещал купить, украсть или получить в подарок…

Через неделю после этого случая Ярослав услышал гул моторки на озере и, решив, что это приехали за водой, сразу не вышел. А когда лодка пошла назад, выглянул на улицу и обнаружил, что на берегу стоит женщина со знакомой большой корзиной.

– Меня прислал Овидий Сергеевич, – сообщила она, когда Ярослав спустился к озеру.

Это была обещанная кухарка-служанка, прихватившая с собой необходимые принадлежности своего ремесла.

Ярослав осмотрел ее, будто товар в магазине, и она ничуть не оскорбилась, а лишь загадочно и понимающе улыбалась. Короткая стрижка под мальчика, слегка вздернутый, но правильный носик, чуть впалые щеки, приоткрытые яркие и страстные губы, высокие, округло-тяжелые груди под коротенькой, до пупка, маечкой – с такими данными щи не варят и комнат не убирают. Ярослав уже привык глядеть на женщин и угадывать – Она или не Она, тут даже гадать не стал, зная, зачем и почему кухарка приехала.

Летать на тряпичных крыльях мастеру спорта по высшему пилотажу было позорно, и он находил в себе силы не искушаться самообманом. Но удержать бунтующую плоть молодого одинокого самца он не мог, потому что мужская тоска по женщине душила хуже грудной жабы и затмевала разум. Чаще всего тоска случалась, когда Ярослав, измучив себя голодом, брался писать икону. Когда ему начинали сниться сексуальные сны, он не ложился спать; когда вид обнаженной женщины грезился наяву, он боролся с искушениями тем, что ворочал камни, выкладывая ступени от озера к терему; без смысла, только чтобы выметать из себя умопомрачающую энергию, ходил через горный кряж на Ледяное озеро, одолевая путь в сорок километров за день, тащил на себе доски и рубероид, а там снова ворочал камни, выстраивая саклю

От этой же тоски он решил построить дом в Скиту и целый год, пока возводил стены, делал крышу, а потом обустраивал внутренности и фасады, не знал нужды и горя.

А чаще всего спасался тем, что лез под ледяную воду душа и стоял так, пока тело не теряло чувствительности. Холодный поток снимал все, заживлял самые ноющие раны..

Но сейчас, когда рядом оказалась женщина, манящая, притягивающая воображение, приехавшая сюда, чтобы манить и притягивать, он, как пилот-камикадзе, пошел на цель и не нашел в себе сил, чтобы встать под душ…

Едва поднявшись на уступ, Ярослав поставил корзину и взял женщину на руки. У нее сразу же задрожали губы и помутнел взгляд; она почувствовала в нем эту бунтующую, звериную силу и мгновенно заразилась ею, поскольку сама искала ее и, видимо, не находила в Дворянском Гнезде, хотя там было много стриженых мужчин с накачанными мышцами и золотыми цепями. Он положил ее на густую траву, встал на колени и стал целовать лицо, оголенный живот, руки и ноги…

Она попыталась стянуть маечку и, когда это не удалось, сама разорвала ее неожиданным и резким движением…

Незаметно ушло солнце, затем стемнело, вызвездило, наконец легла на траву холодная роса, и, когда вновь начало светлеть, они словно устыдились времени, оторвались друг от друга и раскатились всяк в свою сторону.

Потом ползали на четвереньках и пили росу, поскольку дойти до цистерны с водой еще не хватало сил, но уже ощущалась иная сильнейшая жажда.

И утолив ее, Ярослав взял женщину на руки и понес назад, к озеру, по пути прихватив нераспакованную