со мной!

И ушел, гордо неся седеющую и лысеющую голову. За ним потянулись телохранители и последней – кухарка с корзиной, изящно ставя маленькие ножки в туфельках на звонкие плиты ступеней…

Но и после отъезда хозяина Дворянского Гнезда Ярослав еще долго ходил по своему Скиту и, как заведенный, продолжал спорить с Закомарным и мысленно отвечать на его вопросы. Только этого никто не мог слышать…

Летать он научился очень скоро, учеба в институте пошла в ущерб высшему пилотажу. Стало наплевать на все, в том числе и на невест, женитьбу, личную жизнь, потому что Ярослав не мог побороть себя и забывал все на свете, когда садился в кабину, задвигал фонарь и начинал первый радиообмен на запуск двигателя. Тогда у него и родилась мысль поступить в училище военных летчиков. Он тайно стал готовиться, проходить комиссии и собирать документы, но был пойман проректором, другом матери, и началась вправка мозгов.

Он сам понимал, что держится в институте только благодаря связям матери, она при встречах настоятельно советовала ему взяться за ум, бросить юношеские глупости, наконец, найти девушку и жениться даже ради карьеры. Мало того, она намекнула, что пока сын не женится, она не может принять постриг и будет ходить в послушницах. Ярослав пообещал и начал даже приглядываться к девушкам – студенткам, летчицам-спортсменкам, парашютисткам… Но отчего-то ни с кем не завязывалось таких отношений, чтобы он мог закрыть глаза и сорваться в штопор. Все получались мертвые петли: перевернулся через голову, и опять горизонтальный полет.

Поиск продолжался до тех пор, пока однажды ночью на пустой лестнице черного хода к нему не явился призрак. Надо сказать, перед этим несколько дней подряд Ярослав не уходил с аэродрома: закончилась весенняя сессия, настала полная свобода, и началась подготовка к зональным соревнованиям. Отрабатывали сложный групповой пилотаж, где требовались невероятная собранность, внимание и чувство дистанции. Так что возникновение призраков не исключалось…

Ярослав сидел на площадке своего девятого этажа и от бессонницы и тоски играл на гитаре – как обычно, развлекал сам себя, а вернее, думал под музыку, когда сначала услышал старческие шаркающие шаги по лестнице, а затем увидел высокую женщину в белом необычном платье. Она словно сошла со сцены, где ставили оперу середины прошлого века, только длинные каштановые волосы были по- современному распущены и слегка разлетались при движении. Но она была больна – что-то с ногами, она едва передвигала их, словно парализованная. Ее красивая, притягательная фигура никак не соответствовала походке, сочетание грации и уродства!

Он накрыл струны ладонью и, изумленный, стал поджидать, когда женщина поднимется на девятый. Таких в институте не было, впрочем, как и среди обслуги – это он знал точно. Она с трудом доковыляла, глядя себе под ноги, и, только взойдя на площадку, подняла глаза на Ярослава, вдруг поманила рукой в белой перчатке и тут же пошла вверх, с трудом одолевая каждую ступень. Он чуть запоздало встал и двинулся за ней, продолжая радоваться и страшиться ее. Женщина вывела его на чердачную площадку лестницы, которая среди студентов называлась «лестницей любви», она была всегда неосвещенной, темной и сейчас пустынной, потому что с концом сессии закончилась и любовь.

Чердачная площадка считалась самым заповедным местом для влюбленных, выше было только небо, и подсматривать мог лишь Господь Бог. Женщина обернулась к Ярославу и капризно попросила:

– Поцелуй меня! Я хочу, чтобы ты поцеловал! Губы ему показались совсем не призрачными, а горячими и сухими, словно ее мучили жажда и внутренний жар.

Ему захотелось поцеловать еще, но женщина отстранилась и сказала все тем же тоном избалованной барыни:

– Мне не нравится твоя борода! Сбрей ее!

– Сбрею, – пообещал он, все еще торжествуя и пугаясь.

– И жди меня! – потребовала она. – Я приду. Сама приду, не ищи.

И пошла вниз, едва переставляя ноги со ступени на ступень.

– Постой! – неуверенно позвал Ярослав. – Там нет хода… Там внизу закрыто…

– Мне все открыто! – отозвалась она снизу. – Я пройду. И поднимусь к тебе по этой же лестнице. Жди, ты обещал!

Женщина пропала за поворотом марша, донесся лишь легкий и стремительный стук каблучков, будто это не она минуту назад едва переставляла ноги…

В ту же ночь он сбрил бороду и, когда проснулся к полудню следующего дня, не мог вспомнить, по какой причине это сделал. Но как только вспомнил, к нему вернулся образ призрачной женщины с каштановыми волосами и единственный поцелуй на «лестнице любви».

И чтобы не забыть его, Ярослав нарисовал призрак сначала карандашом, затем фломастером… Образ медленно ускользал из сознания, таял, как изморозь на стекле, и тогда Ярослав побежал в художественный магазин, купил полотно, краски, кисти и принялся писать. Авиаспорт побоку, учебу долой! День и ночь мазал краски то по холсту, то по картону, и казалось – вот, уловил, ухватил, еще немного, и образ заживет и засияет. Эти муки творчества длились до тех пор, пока однажды он не очутился в храме и не увидел икону «Утоли моя печали».

Это была Она! Неизвестный иконописец тоже видел женщину с каштановыми волосами и отважился изобразить ее Богородицей. А чтобы образ жил, требовалась деревянная доска!

Так и начался этот третий период, когда в институте его прозвали Сезанном…

Много раз он украдкой навещал эту лестницу (куда дозволялось приходить только в паре, иначе могли принять за стукача), стоял подолгу, таясь в темноте, но слышал лишь звуки поцелуев, жаркий шепот, страстное дыхание и стоны на площадках…

Все тут можно было услышать, кроме Ее шагов, старчески шаркающих или стучащих, как взволнованное тоскующее сердце…

Вероятно, поэтому, когда к последнему курсу все переженились, Ярослав получил вместо распределения повестку в военкомат…

Исправляя положение, Закомарный все еще старался завязать дружбу и в следующий визит высказал страстное желание поучаствовать в судьбе заповедника и в его, Ярослава, судьбе. За водой теперь стали приезжать из усадьбы средь бела дня раз в неделю и увозили по пять фляг: у богатых были свои привычки, как объяснил Овидий Сергеевич, и, единожды попробовав воду из ручейка со скитской горы, он уже не мог от нее отказаться и готов был платить деньги, как за самую дорогую минералку. А поскольку Ярослав отказался брать деньги, Закомарный, ничтоже сумняшеся, предложил ему свою повариху-служанку, которая раз в неделю, а то и почаще, приезжала бы в Скит, готовила пищу, стирала и убиралась в тереме – словом, обслуживала бы все его потребности, и особо подчеркивал, что служанке этой всего-то двадцать два года, но она мастерица на все руки и владеет даже особым способом массажа, секреты которого знают гетеры и тайские женщины. Короче, наобещал золотых гор, но так и не обрел близкого контакта.

Возможно, Овидий Сергеевич искал человека для души – партнеров, слуг и холуев у него в усадьбе было достаточно, – и научный сотрудник заповедника, по его разумению типичный бессребреник, как раз и годился для такой роли.

Все бы так, если бы не одна деталь – непреодолимая тяга Закомарного к иконам Богородицы «Утоли моя печали», висящим на стенах мансарды. После первых визитов Ярослав был убежден, что хозяин Дворянского Гнезда приезжает в Скит только ради того, чтобы взглянуть на образа. Всякий раз он просился в мансарду, но уже без прежнего хамства и больше не предлагал купить «портреты», хотя по-прежнему так их называл. Однажды он как бы мимоходом поинтересовался:

– Слушай, Славик, а ты их с натуры пишешь или как?

– Или как, – увернулся Ярослав. – Плод воображения…

Закомарный не поверил, однако больше об этом не спрашивал, заметно меняя свое отношение к соседу. Исчез снобизм, он начал спрашивать разрешения искупаться под душем или войти в дом, а потом и вовсе выяснилось, что слова у него не расходились с делом.

Через пару месяцев директор заповедника связался с Ярославом по радио и приказал принять в подотчет новую лодку с мотором, купленную богатым спонсором, еще через месяц – легкий спортивный мотоцикл.