«Справа беда и слева беда! Что ж мне делать, несчастной?
Выхода ум не отыщет никак, и сил не хватает
Муку избыть, которая жжет меня непрестанно!
О, если б легкой стрелой меня Артемида сразила,
Прежде чем я узрела его, чем сыны Халкиопы
В землю ахеян отплыли. Оттуда привел чужеземцев
Бог ли, Эриния ль нам на печаль и на многие слезы.
Пусть он погибнет в бою, если гибель на ниве судила
Злая судьба! Как смогу я тайком от родных изготовить
Хитрость какая, какое коварство тогда мне поможет?
Или к нему подойти, одного, без друзей, повидать мне?
Жалкая я! Нет надежды на то, что, когда он погибнет,
Я отдохну от скорбей. Нет, тяжкое горе нахлынет
Чуть лишь он жизни лишится. Так прочь, девичья стыдливость
Блеск моей жизни, прости! Пусть, моим измышленьем спасенный,
Он невредимым уедет туда, куда сердце запросит.
Я же в тот самый день, как свершит он подвиг свой трудный,
Смерть готова принять, иль повесившись в горнице дома,
Но и по смерти меня осыпать насмешками будут,
Будет весь город кричать о горькой доле Медеи,
И, на устах мое имя неся, колхидские жены
Будут одна за другой измываться над тою несчастной,
Что, все заботы отдав иноземному мужу, погибла
И опозорила дом и родных любострастью в угоду.
Есть ли на свете позор, что моим позором не будет?
О, моя злая судьба! Насколько было бы лучше
Нынче же ночью здесь в чертоге жизнь оборвать мне
Прежде, чем дело свершу несказанное, полное срама».
Молвила так, и к ларцу подошла, где у ней находилось
Много целебных и душу снедающих трав. На колени
Ларчик поставив, рыдать она стала, и, не преставая,
Грудь орошала слезами себе, и текли в изобилье
Слезы у ней, горевавшей о доле тяжелой. Хотела
Душу губящие травы она отобрать, чтоб вкусить их.
Вот уж ремни разрешать у ларца она стала, желая
Травы оттуда достать, злополучная, но ниспустился
В оцепенении долго она пробыла. Представлялись
Ей то и дело заботы, отраду дающие жизни.
Вспомнились радости ей, что бывают порой у живущих,
Вспомнила — дева сама — и круг отрадный ровесниц.
Солнца свет ей отраднее стал, чем прежде казался,
Правильно если она обо всем пережитом судила.
Снова на землю с колен опустила свой ларчик Медея,
Помыслы, думы ее, изменясь по внушению Геры,
Уж не двоились. Она ждала лишь восхода денницы
По обещанию дать и лицом с ним к лицу повстречаться.
Часто затворы с дверей поднимала она, чтоб увидеть,
Брезжит ли свет. И желанное ей вдруг метнула сиянье
Эригенея, и вмиг движеньем наполнился город.
Арг своим братьям велел на месте остаться покуда,
Дабы следили за тем, что замыслит и сделает дева,
Сам же опять, отделившись от них, к кораблю возвратился.
Дева, едва увидав сиянье первое утра,
Пряди русых волос убрала своими руками,
Щеки она освежила затем; благовонною мазью
Начисто тело натерла; оделась в прекрасное платье,
Что на застежках, красиво изогнутых, крепко держалось,
Голову дивную белой, сребристой фатою накрыла.
С места на место она ходила по горнице долго,
Скорби забвенью придав, и те, что уже предстояли,
Страшные, так же и те, что должны народиться в грядущем.
Вот приказала служанкам она — двенадцать их было,
Ночь проводивших в сенях ее благовонной светлицы,
Мулов как можно поспешней запрячь в колесницу ей, дабы
Быстро они отвезли ее в храм дивнозданный Гекаты.
Начали тут для Медеи служанки повозку готовить,
Тою порой из резного ларца Медея достала
Зелье, — оно, говорят, «Прометеевым цветом» зовется.
Если кто-либо, склонив единородную Деву
Жертвой, свершенной в ночи, тем зельем тело омоет,
Ни для ударов железа не может он быть уязвимым,
Ни пред пылающим он не отступит огнем. Но и силой
Вырос впервые тот цвет, когда проливалась по капле
Там на Кавказских горах орлом-кровопийцей на землю
Кровь Прометея-страдальца, бессмертная красная влага.
В локоть длиной произрос цветок из влаги из этой,
На корикийский шафран вполне своим цветом похожий,
Стеблем двойным вознесен. Глубоко в земле притаился
Корень, подобный куску кровавого мяса и полный
Сока (похож он на сок темноцветный горного дуба).
Сок собирала для чар в ракушку каспийскую дева,
Семь раз призвавши Бримо,400 что юношей бодрых питает,
Мертвых царицу, Бримо подземную, ночью что бродит,
Мрачною ночью призвав, одетая в темное платье.
Рев прокатился под черной землей, содрогнувшейся в муках,
В миг, когда корень титана был срезан, и стоном ответил
Сам Япета сын, от боли душою слабея.
