— Тебе квартира важнее или мой насморк? — Альфия, улыбаясь, подошла к кровати. Нагнулась поцеловать сухую материнскую щеку.

— Иди, иди! Меня еще заразишь! И завтра не приходи! Возьми больничный и сиди дома!

— Нет у меня никакого насморка, — отошла подальше, как ей велели, Альфия. — Да даже если и был, на кого я отделение оставлю?

Мать посмотрела на нее, как показалось Альфие, хитро-хитро.

— У тебя теперь молодой помощник есть. За него, что ли, замуж собираешься? Так это напрасно. Не выйдет у тебя ничего. Он тут другую обхаживает. Да и не нужен он тебе. Изменять будет.

— Спокойной ночи, мама.

Альфия вышла из материной комнаты со смешанным чувством. «Господи! С одной стороны, как хорошо, что мать осталась жива. А с другой… разве она не могла сказать мне что-нибудь хорошее на прощание?»

— Тогда она не была бы моей матерью, — ответила Альфия себе вслух и вновь отправилась в свой кабинет.

Давыдов все-таки дожидался ее под дверью. У него был такой умоляющий вид, что Альфия распахнула перед ним дверь.

— Входите.

Он вошел и сел на уже привычное место возле стола. Альфия включила настольную лампу.

— Как быстро проходит лето, — сказала она. — Казалось, только что все мечтали, чтобы спала эта небывалая жара, а вот уже и прохладно, и вечерами темно. Сентябрь.

Давыдов молчал. Альфия прикрыла форточку, прошла к своему столу.

— Вы, кажется, хотели со мной поговорить?

— Вы что, все время задерживаетесь в отделении допоздна?

— Часто. Но вы ведь не об этом хотели меня спросить.

— Да. Не об этом, вы правы, — он вздохнул. — Не знаю, как вас об этом попросить, но… не могли бы вы дать мне частную консультацию или, как это у вас называется, побеседовать со мной… Я имею в виду профессионально, как психиатр. Все будет оплачено!

Альфия посмотрела на него с усмешкой.

— Зачем вам такая беседа?

Он заторопился.

— Вы будете смеяться, но мне кажется, я тоже болен. Схожу с ума. А может быть, раньше уже сошел, только не замечал этого…

Альфия прервала его.

— Не бойтесь, не буду смеяться. Родственникам больных часто кажется, что они тоже больны. Но вас я могу уверить без всякой беседы — вы совершенно здоровы в нашем отношении.

— Откуда вы знаете?

Она пожала плечами.

— Вижу. Я же психиатр. — Она протянула руку и через стол дотронулась до его плеча. — Да вы не расстраивайтесь насчет себя. Вас, наверное, одолевают мысли, которые кажутся вам странными. Так бывает. Вы начинаете переосмысливать прошлое, вспоминать поступки, на которые раньше не обращали внимания…

Он вновь удивился:

— Откуда вы все знаете? Да. Так и есть. И я не могу с этим справиться. Я даже спать не могу!

Она улыбнулась.

— Вам будет легче, если я вам расскажу, что двадцать минут назад вела себя в точности как больная. Сама себе удивляюсь.

— Вы? Всегда такая разумная, строгая, просчитывающая каждое слово…

Альфия усмехнулась.

— Да-а, это не комплимент. Ну что же, сама напросилась. А, кстати говоря, не расскажете, если уж пошел разговор, что за мысли вас мучают?

Он не сразу стал говорить. Собирался с мыслями.

— Вы ведь видите, конечно, что Таня сейчас стала совсем другим человеком. Но другая она для вас, потому что вы не знали ее раньше. А для меня она всегда была такой, как сейчас. Она была такая всю жизнь. Сколько я ее знал до болезни.

— Так что же в этом плохого? — не поняла Альфия.

— Ну как же! Я же всю жизнь считал ее здоровой. Если хотите, нормальной. Потом с ней что-то случилось. Но теперь она вернулась к своему обычному состоянию. А я, ее муж, не могу.

— Что именно не можете?

— А ничего не могу. Теперь со мной что-то произошло. Я не могу воспринимать ее ни как ученого, ни как женщину. Я теперь думаю о ней только как о больном человеке, больной жене. Все мои мысли о ней теперь сводятся к тому, как ее получше устроить, как что-то сделать для нее — накормить, помыть, постирать. Чем ее порадовать, что ей принести…

Альфия откинулась на спинку стула.

— Но это же прекрасно! Миллионы женщин мечтают, чтобы о них заботились.

Он рассердился.

— Нет, вы не понимаете! Или делаете вид, или не хотите понять. Женщинам не нужна такая забота. То, что я чувствую, — это забота благотворительной организации, этакого фонда по улучшению содержания больных. А людям нужна любовь! Но я больше не могу любить. Во всяком случае, так, как я любил раньше. И не знаю, как с этим жить и что с этим делать. И я вас прошу: если вы можете, помогите мне!

— Как? — развела руками Альфия. — Ну как я могу вам помочь?

— Может быть, это депрессия и есть какие-то лекарства…

— Ну да. Лекарства для любви, — Альфия помолчала. — Это, пожалуй, как раз из той оперы, о которой мне говорила ваша жена.

— Мне теперь все наши опыты кажутся полным бредом. И я вообще не понимаю, как мне теперь выкрутиться из всей этой истории с организацией института.

Альфия посмотрела на него с укором.

— О чем же вы раньше думали? И почему так сразу начали сомневаться? Ведь вы все-таки чего-то добились?

— Добились… — Его лицо выражало такую горечь, такой сарказм! — Добились! Двадцать лет труда. В итоге — сомнительные теории, не до конца доведенные опыты, жена в психбольнице, ни детей, ни друзей… Не высока ли плата?

— Но вас же не напрасно в Осколково пригласили. Даже я запомнила — включение молекулы йода вызывает страсть. Я только не поняла, включение куда?

— В митохондриальную ДНК нейронов некоторых ядер подкорковой области мозга.

— Так вы мышкам головы, что ли, оперировали?

— Таня оперировала. Под микроскопом. Это и в самом деле очень сложно.

Что-то в этой фразе Альфию насторожило. Не только его видимое уважение к Тане.

— Мне непонятно, а как вы молекулярный йод получали? Не из пузырька же мазали?

— Из йодоформа. Это Таня разработала специальную методику. Между прочим, — Виталий даже улыбнулся при воспоминании, — она вам не рассказывала, что на йод реагировали только темные мыши? А белые — хоть бы хны!

— Темные? Которые в амбарах, что ли, бегают? — Альфия инстинктивно поджала ноги.

Давыдов засмеялся.

— Темные — это очень дорогие лабораторные мышки. Между прочим, гораздо дороже, чем белые. У