— Видишь, я тебе говорила…

Он горячо заговорил, взяв инициативу на себя, а во время разговора рубил рукой воздух, как шашкой:

— Ты что, забыла, как ты себя вела? Нам ведь нянька с шофером все рассказали. И если бы не больница, ты, может быть, сейчас знаешь где была?

— В сравнении с этой больницей любое место, где я могла быть, показалось бы мне раем!

— Сама виновата, — прошипел Ираклий.

А Лариса взяла у него из рук Колю, прижалась лбом к его головенке и все-таки заплакала.

«Где же этот идиот? — возмущалась Альфия. — Пора бы ему уже показаться на белый свет, а то они своими разговорами доведут ее до истерики».

Наконец вышел Дима.

«Господи, да он халат наглаживал! Сияет теперь, как медный таз! Где же он утюг раздобыл?»

Прошла Сова с утюгом, как будто мимо, сказала родителям:

— Пусть девочка идет в отделение. Вам надо с доктором поговорить.

Настя развернулась и ушла, сохраняя независимый вид. Дима пригласил посетителей в свою крошечную комнатушку.

Альфия закрыла дверь и прошла к своему столу. Попыталась сосредоточиться, даже взяла в руки Танину историю болезни, но делать ничего не могла. В голову лезли то лица Настиных родных, то Дима, то Нинель (так это она гладила ему халат?), то эпизоды вчерашнего ужина с Давыдовым. Она была собой недовольна. Зачем с ним поехала? Не то чтобы ее сильно смущало то, что произошло после ужина, просто не понимала, связывает ее теперь с Давыдовым что-то или нет? Во всяком случае, видеть его почему-то не хотелось. Хотя, стоило признаться, вчера было хорошо.

Незнакомый, хорошо оштукатуренный потолок. Узкий круг лепнины возле тяжелой люстры. Где она? Альфия повернулась на спину и широко открыла глаза. Боже! Видимо, она здорово вчера напилась. Выпадение памяти. Альфия поднялась на постели и огляделась.

Перекошенные тяжелые красные шторы. Ее бюстгальтер валяется на столике у кровати, платье — на спинке стула. У мебели гнутые ножки. Кровать широкая. Мягкая. Замечательная кровать. А-а-а, это гостиница. С претензией на роскошь. Альфия снова легла, натянула до подбородка шелковую простыню. Полежала так несколько минут и снова поднялась, огляделась по сторонам. Она была одна в кровати размером со стадион. Однако в противоположном углу смята подушка, скомкано одеяло. И никого нет. Она все вспомнила. Где же Давыдов? И что это шумит в голове?

Нет, это не в голове. Это слышится шум воды сквозь запертую дверь. Он в ванной? Какая разница. Пусть будет там подольше, она еще поспит. Она закрыла глаза и как провалилась. И опять какая-то недооформленная мысль брезжила на краю сознания. К черту все мысли! Как хочется спать…

Она не слышала, как стих шум воды.

— Альфия… Альфия… Какое красивое у вас имя…

Ощущение поцелуя на руке. Она разлепила краешек глаза. Давыдов, в гостиничном халате, лежал на животе и, прилепившись к ее боку, шептал в простыню:

— Вы и сама такая красивая, Альфия… Вы волшебная…

Она чуть не сказала ему: «Будет вам молоть всякую чепуху…», но вспомнила:

— Надо же на работу! Который час?

Он зарылся лицом в простыню, окутывавшую ее ноги.

— Еще рано. Вы еще можете отдохнуть.

Она теперь уже окончательно проснулась.

— Но все-таки… Семь, восемь, девять? На сколько я опоздала?

— Пять часов утра.

Он снял халат, подполз и улегся на животе с ней рядом. Обхватил руками талию, зарылся носом в кожу. Она приподняла голову, посмотрела — со спины Давыдов был, пожалуй, очень красив. Только голос стал вкрадчивым, похожим на мурлыканье кота, трущегося об руку хозяина у миски.

— Я вас хочу, Альфия.

— Мне надо к восьми на «Красную Шапочку».

— Я отвезу вас, куда вы прикажете.

— Ну ладно.

Она откинулась на спинку кровати. Лица его не видела. Она ощупывала его макушку, затылок. Ничего голова, красивой формы. Возникла мысль: Тане, наверное, неудобно ощупывать его голову, она ниже ростом. Воспоминание не смутило: Давыдов анатомически ей подходил, ей было хорошо. Она вспомнила Володю. В ту ночь ей тоже было хорошо.

«Нет, что-то во мне не так! — Она вдруг мысленно засмеялась. — Я сплю с Давыдовым и воображаю, что я с Володей. Я сплю с Володей — мне видится Сурин». Однако это воспоминание Альфию вовсе не огорчило, наоборот, привело в хорошее расположение духа. Ей нравится всех дурить? Возможно. Но ведь никто об этом не догадывается.

Она расслабилась, и их ощущения сошлись. Тела с трудом, но распались. Давыдов приподнялся и посмотрел ей в лицо. Она улыбнулась.

— Ты раскраснелась. — Он нежно прикусил зубами ее палец. — Ты будешь смеяться, но у меня давно не было ничего подобного с женой.

Она вздохнула.

— Не буду комментировать, сейчас я не психиатр. Пора вставать, а то опоздаю.

Он перевернулся на спину и положил руку поперек ее тела.

— Не отпущу.

— Пусти. «Красная Шапочка» уходит ровно в восемь.

Альфия выскользнула из-под его руки, голая, прошлась по комнате, раздернула шторы.

— Оказывается, мы на набережной! Однако красиво…

Давыдов вдруг вспомнил тот жаркий день в Петербурге, когда у Тани случился приступ. Тогда на набережной упали в любовь двое влюбленных.

Альфия засмеялась.

— Но я ничего не помню! Как мы сюда попали?

Он нежно смотрел на нее с подушек.

— Мы поднялись из ресторана…

— Да? — Она отвернулась от окна. — Ты, значит, кормил меня ужином? А потом?

— Потом мы пришли в эту комнату…

— Дальше?

— Я стал тебя раздевать… Послушай, я снова тебя хочу!

Она отыскала свои часы.

— Нет, не получится. Не успеем позавтракать. Ведь мы сейчас поедем ко мне.

— Зачем?

— Хочу переодеться. На улице опять дождь.

— А как же завтрак? Я хотел заказать в номер.

— Я накормлю тебя овсянкой с молоком. Любишь овсянку?

— Не знаю, — засмеялся он. — Я ее никогда не ем.

— А у меня больше нет ничего. Я дома почти не живу.

— Я это заметил.

— Так пошли.

Они оделись и вышли из номера. Его машина стояла, взгромоздившись двумя колесами на тротуар.