— И это — все?

— Он — связь между Жанетт и Клер.

Пола Гарланд была бледная, ее бил озноб, она расчесывала кожу на своих руках.

— Вы считаете, что Дональд Фостер убил ту девочку и отнял у меня мою Жанетт?

— Я этого не говорил. Но он знает.

— Что знает?

Я вскочил, бинты мои размотались, я закричал:

— Какой-то мужик крадет, насилует и убивает маленьких девочек и будет продолжать красть, насиловать и убивать, и никто его не остановит, потому что всем, на фиг, все равно!

— Мне не все равно.

— Вам не все равно, а им — насрать. Все, что их волнует, — это их мелкое вранье и деньги.

Пола Гарланд сорвалась с кресла и начала целовать мои губы, мои глаза, мои уши, крепко прижимая меня к себе и повторяя снова и снова:

— Спасибо тебе, спасибо тебе, спасибо тебе.

Моя левая рука стиснула ее позвоночник, правая безвольно болталась, цепляясь за юбку. Красная нитка пристала к моим бинтам.

— Не здесь, — сказала Пола, нежно взяла меня за правую кисть и повела наверх по крутой-прекрутой лестнице.

Наверху были три двери: две закрыты, одна приоткрыта — в ванную. Две пластмассовые таблички: Мамочкина и Папочкина комната и Комната Жанетт.

Мы ввалились в Мамочкину и Папочкину комнату, Пола целовала меня все сильнее и сильнее, говорила все быстрее и быстрее.

— Ты переживаешь, ты веришь. Ты не представляешь, как много это для меня значит. Обо мне уже так давно никто не переживал.

Мы оказались на кровати; от света с лестничной площадки на шкафу и туалетном столике лежали теплые тени.

— Ты знаешь, как часто я просыпаюсь и думаю: мне надо готовить Жанетт завтрак, надо ее будить?

Я был сверху, отвечал поцелуями на поцелуи. Звук туфлей, упавших на пол.

— Я просто хочу засыпать и просыпаться, как все нормальные люди.

Она села и сняла свою желто-зелено-коричневую полосатую кофту. Я попытался облокотиться на правую руку, теребя левой маленькие пуговки-цветочки на ее блузке.

— Понимаешь, раньше мне было очень важно, чтобы никто никогда не забыл ее, чтобы никто никогда не говорил о ней, как о мертвой, в прошедшем времени.

Моя левая рука расстегивала молнию ее юбки, ее рука была на моей ширинке.

— Понимаешь, мы с Джефом не были счастливы. Но когда у нас появилась Жанетт, все это как будто приобрело смысл.

Во рту у меня был вкус соленой воды, ее слез и мощного, непрекращающегося ливня слов.

— Но уже тогда, когда она была совсем крохотной, я иногда лежала по ночам и думала, что я буду делать, если с ней что-то случиться; я видела ее мертвой, лежала без сна и видела ее мертвой.

Она слишком крепко сжимала мой член, моя рука была у нее в трусах.

— Чаще всего мне виделось, что она попала под машину или под грузовик, что она лежит на дороге в своем маленьком красном пальтишке.

Я целовал ее грудь, спускался по животу, бежал от ее слов и поцелуев вниз, к ней между ног.

— Но иногда я видела ее задушенной, изнасилованной и убитой. Я бежала к ней в комнату, будила ее и обнимала, обнимала, обнимала.

Ее пальцы путались в моих волосах, сдирали болячки, моя кровь была у нее под ногтями.

— И когда она не пришла домой, все эти кошмары, которые я себе представляла, весь этот ужас, все — сбылось.

Моя рука горела, ее голос — белый шум.

— Все сбылось.

Я — жесткий быстрый член в ее мертвой комнате.

Она — крики и шепот в темноте.

— Мы хороним своих мертвецов заживо.

Я тянул ее за сосок.

— Под камнями, под травой.

Кусал мочку ее уха.

— Мы слышим их каждый день.

Сосал ее нижнюю губу.

— Они говорят с нами.

Сжимал ее бедра.

— Они спрашивают нас: почему? почему? почему?

Я — все быстрее и быстрее.

— Я слышу ее каждый день.

Быстрее.

— Она спрашивает: почему?

Быстрее.

— Почему?

Сухая болезненная кожа на сухой болезненной коже.

— Почему?

Я думал о Мэри Голдторп, о ее шелковых трусах и чулках.

— Она стучит в эту дверь и хочет знать почему.

Быстрее.

— Она хочет знать почему.

Мой сухой край о ее сухой край.

— Я слышу, как она говорит: «Мамочка, почему?»

Я думал о Мэнди Уаймер, о ее задравшейся деревенской юбке.

— Почему?

Быстро.

Сухо.

В голове — другой Гарланд.

Конец.

— Я больше не могу одна.

Чувствуя свой сухой раздраженный член, я слушал, как она говорила сквозь темноту.

— Они отобрали ее у меня. А потом Джеф, он…

Лежа с открытыми глазами, я думал о двуствольных винтовках, о Джефе Гарланде, Грэме Голдторпе, о чертовом круговороте.

— Он был трус.

Фары проезжающей мимо машины проволокли по потолку тени. Интересно, Джеф выбил себе мозги здесь, в этом доме, в этой комнате, или где-то в другом месте?

— Все равно кольцо всегда болталось на пальце.

Я лежал в постели вдовы и матери и думал о Кэтрин Тейлор. Я зажмурил глаза, как будто меня здесь не было.

— А теперь вот Джонни.

Я насчитал только две спальни и ванную. Интересно, где спал брат Полы Гарланд? Джонни спал в спальне Жанетт?

— Я не могу так больше жить.

Я нежно гладил свою правую руку, ее шепот плескался вокруг меня, качая на краю сна.

Была ночь перед Рождеством. В темном лесу стоял новый бревенчатый сруб, в его окнах