— Что это было? — Сна ни в одном глазу.
Пола Гарланд вставала с кровати.
— Телефон.
Она взяла свою желто-зелено-коричневую кофту, надела ее на ходу и спустилась вниз, сверкая голой задницей. Цвета эти ей совсем не шли.
Я лежал в постели, слушая, как под крышей шебуршали мыши или птицы.
Минуты через две я сел в кровати, потом встал, оделся и спустился вниз.
Миссис Пола Гарланд сидела в бежевом кожаном кресле, качаясь взад-вперед и сжимая в руках школьную фотографию Жанетт.
— Что такое? Что случилось?
— Звонил наш Пол…
— Что? Что произошло? — Я думал: черт, черт, черт. Перед глазами — разбитые машины и окровавленые лобовые стекла.
— Полиция…
Я упал на колени, тряся ее:
— Что?
— Они его поймали.
— Кого? Пола?
— Какого-то мальчишку из Фитцвильяма.
— Что?
— Они говорят, что это сделал он.
— Что сделал?
— Они говорят, что он убил Клер Кемплей и…
— И что?
— Он сказал, что он убил и других.
Внезапно все стало красным, ослепляюще-кровавым.
Она продолжала:
— Он сказал, что он убил Жанетт.
— Жанетт?
Ее рот и глаза были открыты, но ни звука, ни слез не было.
Я бегом поднялся на второй этаж. Рука горела.
Обратно вниз по ступенькам с туфлями в одной руке.
— Ты куда?
— В офис.
— Пожалуйста, не уходи.
— Я должен.
— Я не могу остаться одна.
— Мне надо идти.
— Возвращайся.
— Конечно.
— Клянешься сердцем и жизнью?
— Клянусь сердцем и жизнью.
22:00, среда, 18 декабря 1974 года.
Шоссе — гладкое, черное, мокрое.
Одна рука на руле, весь вес на педали, ледяной ветер с визгом пронизывает «виву» насквозь, все мысли — о Джеймсе Ашворте.
Я бросил взгляд в зеркало заднего обзора: на шоссе никого, кроме грузовиков, любовников и Джимми Джеймса Ашворта.
Я съехал с главной дороги у цыганского табора — черное на черном скрывало потери — тряся правой рукой, пытаясь ее отогреть, думая о Джимми Джеймсе Ашворте.
Через рождественские гирлянды в центре Лидса, составляя в голове текст статьи, думая о Джимми Джеймсе Ашворте.
Здание
Большая елка в фойе, на двойных стеклянных дверях — белой аэрозольной краской: С НОВЫМ ГОДОМ! Я вызвал лифт, думая о Джимми Джеймсе Ашворте.
Двери лифта открылись. Я вошел и нажал кнопку десятого этажа. Сердце колотилось, я думал о Джимми Джеймсе Ашворте.
Двери лифта открылись на десятом этаже. В офисе бурлила жизнь, везде стоял гул. На каждом лице — крупными буквами: ПОПАЛСЯ!
Я стиснул левой рукой карманный диктофон «Филипс», думая о Джимми Джеймсе Ашворте, благодаря Джимми Джеймсу Ашворту.
Думая: Акула Пера.
В кабинет Хаддена — без стука.
В комнате спокойно, как в центре урагана.
Джек Уайтхед поднял лицо — двухдневная щетина и глаза огромные, как тарелки.
— Эдвард… — начал Хадден, очки на кончике носа.
— Я взял у него интервью сегодня после обеда. Я взял у него интервью, мать его! — Хадден скривился.
— У кого?
— Ничего ты у него не брал, — улыбнулся Джек. В воздухе висел запах перегара.
— Я сидел у него в гостиной. Он мне практически сам все рассказал.
— Правда, что ли? — снова Джек, с издевкой.
— Да, правда.
— А о ком хоть речь-то идет, а, Акула Пера?
— О Джеймсе Ашворте.
Джек Уайтхед с улыбкой посмотрел на Билла Хаддена.