— Присядь-ка, — сказал Хадден, указывая на стул рядом с Джеком.
— А в чем дело?
— Эдвард, никакого Джеймса Ашворта никто не арестовывал, — сказал он со всей добротой, на которую только был способен.
Джек Уайтхед притворялся, что просматривает какие-то записи, подняв бровь выше обычного, не в состоянии устоять перед соблазном:
— Если, конечно, он не является также Майклом Джоном Мышкиным.
— Кем?
— Майкл Джон Мышкин, — повторил Хадден.
— Родители — поляки. По-английски — ни гугу, — засмеялся Джек, как будто это было смешно.
— Ну, здорово, — сказал я.
— Вот, Акула Пера, возьми-ка, почитай. — Джек Уайтхед бросил мне первую корректуру утреннего выпуска. Газета отскочила от меня и упала на пол. Я наклонился, чтобы поднять ее.
— Что у тебя такое с рукой? — спросил Хадден.
— В дверях прищемило.
— Надеюсь, это не скажется на твоем стиле, а, Акула Пера?
Я неловко пытался развернуть газету левой рукой.
— Помочь? — со смехом сказал Джек.
— Не надо.
— Первая полоса, — улыбнулся он.
ПОЙМАН! — кричал заголовок.
ДЖЕК УАЙТХЕД, СПЕЦКОРРЕСПОНДЕНТ ГОДА ПО КРИМИНАЛЬНОЙ ХРОНИКЕ, — хвасталась подпись.
Я начал читать.
Я уронил газету на пол.
— Я был прав.
— Думаешь? — сказал Джек. Я повернулся к Хаддену.
— Вы же знаете, что я был прав. Я же говорил, что все они связаны между собой.
— О каких других случаях идет речь, Джек? — спросил Хадден.
— О Жанетт Гарланд и Сьюзан Ридьярд, — сказал я со слезами на глазах.
— Для начала, — добавил Джек.
— Я же говорил вам, мать вашу!
— Эдвард, выбирай выражения, — пробормотал Хадден.
— Я сидел в этом самом кабинете, я сидел у Олдмана в кабинете, и я говорил вам обоим, — сказал я.
Но я знал, что все кончено.
Я сидел с Хадденом и Джеком Уайтхедом и понимал, что это конец. Рука моя застыла от боли. Я переводил взгляд с одно на другого: Джек улыбался, Хадден теребил очки. Кабинет, редакция, прилегающие улицы — все вдруг погрузилось в тишину. На секунду мне показалось, что там, снаружи, идет снег.
Только на секунду, а потом все пошло по-новой.
— У вас есть его адрес? — спросил я Хаддена.
— Джек?
— Ньюстед-Вью, пятьдесят четыре.
— Ньюстед-Вью! Та же самая улица, мать ее.
— Что? — переспросил Хадден, теряя терпение.
— Джеймс Ашворт, тот парень, который нашел ее тело, он живет на той же самой улице, что и этот ваш мужик.
— Ну и что? — улыбнулся Джек.
— Иди ты в жопу, Джек!
— Будь так любезен, следи за своими выражениями у меня в кабинете.
Джек Уайтхед поднял руки, шутливо изображая капитуляцию. У меня в глазах покраснело, голова снова налилась болью.
— Они живут в одном городе, на одной и той же улице, в десяти милях от того места, где был найден труп.
— Совпадение, — сказал Джек.
— Думаешь?
— Думаю.
Я откинулся на спинку стула. Правая рука отяжелела от застоявшейся крови. Я чувствовал, как этой тяжестью наливается все вокруг, как будто снег шел здесь, в кабинете, здесь, у меня в мозгу.
Джек Уайтхед сказал:
— Он же сам сознался. Чего ты еще хочешь?
— Правды, мать ее.
Джек засмеялся, громко, от души, низким грудным смехом. Я чувствовал, что мы довели Хаддена до предела.
— А как они его задержали? — тихо спросил я.
— Ехал с неисправными габаритами.
— Шутишь?
Джек перестал смеяться.
— Не остановился по требованию полицейских. Те — за ним. Его задержали, и он вдруг ни с того ни с сего во всем сознался.
— А что у него за машина?
— Грузовой фургон, — сказал Джек, стараясь не смотреть мне в глаза.
— Какого цвета?
— Белого, — улыбнулся Джек, предлагая мне сигарету. Я взял ее, думая о миссис Ридьярд с ее плакатами и аккуратной гостиной с испорченным видом.
— Сколько ему лет?
Джек закурил.
— Двадцать два.
— Двадцать два? Значит, в шестьдесят девятом ему было лет шестнадцать-семнадцать.
— Ну и что?
— Кончай, Джек.
— Где он работал? — спросил Хадден Джека, глядя на меня.
— В фотолаборатории. Проявлял пленки.
В голове у меня зашумело, перед глазами поплыли школьные фотопортреты маленьких девочек.
— У тебя такое ощущение, что тут что-то не так, да?
— Да, — прошептал я.
— Я понимаю: тебе просто не хочется, чтобы это был он.
— Да.