– Ну-с, господин Штромберг, – начал он, – слышал я, что для вящей убедительности социалистических идей вы используете в своих речах нецензурные выражения? Объясните, пожалуйста: вас так лучше понимают, наверное?

– Что ж, иногда этот соус обостряет грубую пищу, – признался Штромберг. – К тому же, как бывший офицер флота его величества, я не могу отказать себе в удовольствии посыпать сказанное солью.

– Бывший офицер… Вот как? – призадумался Мышецкий.

– Да. Однако же с вами, князь, мы найдем другой язык, недоступный пониманию там… на улицах.

Сущев-Ракуса поднял короткий тупой палец.

– Вот! – сказал он.

Штромберг, видимо, начинал волноваться. Где-то сейчас решалась его судьба, и, отставив воду, он налил себе тягучей марсалы.

– Согласитесь, князь, – говорил он, – что Россия не походит на другие страны?

– Да, – согласился Мышецкий, – ее колорит особый. Порою тускло-серый, но иногда и раздражающе резкий.

– Мы просты, как горох, – сказал Сущев-Ракуса.

– Вот именно, – горячо подхватил Штромберг. – Задумываясь над колоритом России, я всегда невольно представляю себе низший организм животного мира. Моллюск или некое ракообразное… Удивительная приспособляемость! И поразительная примитивность воссоздания утраченного. Я разрезаю амебу пополам, но она продолжает жить…

В этот момент Штромберг показался Мышецкому смешным: зачем он пытается блеснуть? Дело, господа, дело!

Понял это и Сущев-Ракуса.

– Короче! – строго приказал он. – Нам сейчас не до философии. Плюньте на амебу и начинайте прямо с яйца.

Штромберг заметно покраснел от этого окрика, но быстро овладел собою.

– Короче, – сказал он, растворив прохладную устрицу, – примитивность русского народа требует и примитивных методов руководства им! Нас можно жарить, мариновать, солить, крутить в проволоку – мы только обновляем при этом клеточки…

Устрица никак не давалась Штромбергу, и Сущев-Ракуса раздраженно прикрикнул:

– Да вытяните ее ложкой, и дело с концом! Короче.

– Сложные органы еще не пристали к нам, – продолжал Штромберг, – но старые уже отсечены. Мы приспосабливаемся!..

Мышецкий перебил его болтовню – властно и резко:

– Скажите, вы зачем устроили забастовку?

– Я…

Рука вице-губернатора невольно вскинулась для оплеухи.

Сущев-Ракуса перехватил его руку – локоть Мышецкого погрузился в салаты.

– Князь, князь! Что вы, князь?

Недоеденная устрица Штромберга очутилась на полу и противно пискнула под каблуком.

– Мерзость! – выкрикнул Мышецкий. – Зачем вы меня сюда позвали? – Он повернулся к жандарму: – Полковник, почему я должен сидеть за одним столом с провокатором?

Штромберг сдернул с себя салфетку, швырнул ее на пол.

– Я все-таки офицер флота, – сказал он. – Лейтенант…

Он направился к выходу, но вслед ему полетела тарелка.

– Вот только посмей, – прошипел Сущев-Ракуса. – Я не посмотрю, что ты в Сингапуре бывал… Мы не такие занозы из пятки вытаскивали! Вернись и сядь… ты, Витька!

Штромберг остановился.

– Мы не приспосабливаемся, – сказал ему Мышецкий. – Нет, мы активно и честно участвуем в событиях!

Аристид Карпович вдруг стал целовать Мышецкого в плечико:

– Князь, душа вы моя… Сергей Яковлевич! Да господь с вами, голубчик! Он же сдуру… Интеллигент ведь! Хлебом не корми – поговорить дай. Вот и ляпнул так, что трава не растет. Ваша правда, князь: какие мы к бесу амебы? Надо будет, так мы хоть какого порося сожрем!..

Мышецкий высвободился из объятий жандарма, взял громадный бокал и наполнил его до краев. Выглотал до дна – весь.

Его передернуло:

– Бррр… Что это было, Аристид Карпович?

– Да вы же коньяк хватили, голуба моя.

– Ну и черт с ним. – Мышецкий хлопнул по дивану: – Лейтенант Штромберг, садитесь! Ваше понимание русского народа меня никоим образом не устраивает. Но… садитесь!

Штромберг – мрачный – сел. Отпихнул ногой под стол раздавленную устрицу. Бразды управления разговором взял в свои руки уренский жандарм.

– Потом обнюхаемся и притремся, – грубовато сказал он. – Дело не ждет… Дадим народцу погулять, а забастовку станем гасить на следующий вторник! Тебе (он повернулся к притихшему Штромбергу) пропадать не дадим. Авторитет нужен… Сказал, что три копейки лишние будут – и будут три копейки рабочему классу. Кровь из носу у Монтекки и Капулетти выпущу, а на своем поставим…

Аристид Карпович долго водил над столом вилкою, не зная, на чем остановить выбор. Отбросил вилку и рукою взял себе огурчик (любил он огурчики).

– Если мы, – продолжал полковник, затаенно рыгнув в сторонку, – если мы не отвлечем рабочих от вопросов политики – грош цена нам, господа! Пусть рабочий уткнется в свою кастрюлю да заводит граммофон, а дальше – ни гугу!

Сергей Яковлевич ощутил себя пьяноватым: коньяк ударил откуда-то снизу, растекся по всему телу.

– А куда же? – спросил он. – Куда вы их отвлечете?

– Только в область чисто экономических задач. А такие задачи действительно существуют… Вот этот лейтенант говорил тут о примитивности, да не с того конца начал. А вы, князь, сразу же и в драку! Тоже нехорошо…

Мышецкий кивнул.

– Извините, – сказал он Штромбергу. – Без працы не бенды кололацы.

– Ничего, – простил тот князя. – Я бил и меня били. Без этого в политике, как и на флоте, никак нельзя…

– Далее! – продолжал жандарм. – Три копейки – это уже доброе начало. Пусть рабочие осознают свою силу как экономической организации и все ничтожество работодателей. Местных саввушек да тит титычей я щадить не намерен. Что они мне – кумовья, сватья? Плевать мне на них с высокой башни, пусть их трясут как грушу… Так им и надобно!

– Но это еще не все, – деловито заметил Штромберг. – Воспитание рабочих в духе патриотизма тоже входит в нашу задачу. Православие и народность – вот та закваска, на которой следует замешивать добрую квашню нашей пропаганды!

– С чего же начнете, господа? – спросил Мышецкий.

– Как ни странно, князь, с выдвижения требования о за­крытии публичных домов.

– Не всех, конечно! – добавил Аристид Карпович.

– И части кабаков, – продолжал Штромберг.

Сергей Яковлевич недоверчиво хмыкнул:

– Занятно! Хотя… Да, в этом что-то прощупывается!

Сущев-Ракуса, просияв, подлил ему вина:

– Пейте, князь. Это еще не все… Штромберг, расскажите о читальнях для рабочих.

Штромберг охотно рассказал:

– Рабочих надо сомкнуть вокруг общества трезвости. Создать в городе чайные, проводить лекции в нужном нам духе. Маркса мы подменим Струве, и от «Капитала» один переплет останется… Мы откроем