Аристид Карпович свел свои кулаки вместе.
– Вот так, – сказал он, нахмурясь. – Сотру в порошок… Пусть только посмеют не уступить мне! Не уступят рабочим – зато уступят мне. С превеликим почтением!
Мышецкий, наконец-то, догадался сесть:
– Что-то я вас не понимаю, господин полковник.
– Вы не понимаете, – согласился жандарм, – но вот ваши друзья, вроде Кобзева или Борисяка, они хорошо меня поняли. Борисяк – тот хитрый хохол, по стеночке ходит. Никак его уловить не могу… Большевик-с!
– О чем вы говорите, полковник?
– Да о депо, конечно. Выжидают чего-то… Я им социализм на тарелке с розанами подношу к самому рылу: вот вам и восьмичасовой рабочий день, вот вам и кассы взаимопомощи… Нет, не желают. Морду воротят!
Аристид Карпович перестал язвить и добавил твердо:
– Если это правда, что вы не понимаете, то очень печально. И для вас – особенно…
«Странный у меня жандарм», – подумал Мышецкий и решил круто идти напролом – заговорил о пожаре:
– Салганы-то сгорели, Аристид Карпович.
– Ну да, сгорели! В нашем Уренске само по себе ничего не горит… Да-с. Пока не подожгут.
– Вы думаете? Но задержан какой-то сумасшедший…
– Это вам Чиколини сказал?
– Да.
– Он сам давно сумасшедший. Столько лет прослужить в полиции и не разобраться… Подожгли, конечно. Не спорю. Тот, кому выгодно, тот и подпалил!
– А кому это может быть выгодно?
Аристид Карпович раскурил папиросу, поиграл портсигаром.
– Да будет вам, князь, – сказал он. – Будто вы сами не знаете, кому это выгодно…
– Ей-богу, не знаю. – Мышецкий действительно не знал: не затем же он поджигал эти салганы, чтобы обогатить кого-то.
Жандарм раздраженно (как показалось Мышецкому) отбросил от себя портсигар, спросил в упор:
– Как вы думаете, князь, зачем Конкордия Ивановна застраховала эти салганы на крупную сумму?
– А разве… разве она владелица?
– Конечно. Через подставных дураков. Одного не пойму, – задумался жандарм, – как она могла извернуться? Ведь о пожаре-то она действительно не могла знать…
Сущев-Ракуса протянул руку через стол и взял Мышецкого за мизинец:
– Вы ей ничего не говорили?..
Кое-как Сергей Яковлевич отбоярился от пытливых вопросов жандарма. Полковник не поленился проводить вице-губернатора до крыльца.
– Милый князь, – сказал он, – не пора ли вам вкусить от нашего плода?.. Не откажите вечерком подъехать к «Аквариуму». Мне хотелось бы познакомить вас с одним человеком.
– Что это за человек, полковник?
– Умный человек, – ответил жандарм.
Сергей Яковлевич застал Влахопулова в одиночестве.
– Симон Гераклович, вы слышите? – спросил он, показав на окна, за которыми качались золоченые хоругви.
Губернатор потрогал пальцем качавшийся зуб.
– А ну их… Господи, первый раз, что ли? Три копейки больше, три копейки меньше… Ну а если пять копеек? Пошумят и разойдутся. Не о том голова болит у меня, голубчик!
– А что же?
– Да Дмитрий-то Федорович – интересуется…
– Ну и как же?
Влахопулов жалостливо скособочил рот:
– Милый вы мой, так я же сгоряча телеграфировал ему, что лес-то уже продал. Дмитрий Федорович денег ждет.
– Пятьдесят тысяч?
– Да. А где мне их взять-то?
– Не покупают?
– Берут. Только вот… У-у, жиды проклятые! – выругался губернатор. – Тридцать тысяч дают, и только. А где мне еще двадцать достать?
Да, Влахопулов теперь сидел крепко. Запомнит, как торговать чужими дровишками! Понятно, что ему теперь не до беспорядков в губернии. Лесок бы продать, а там – тьфу!
Симон Гераклович опять потрогал зуб.
– А мне в сенат надо, – сказал он печально.
Мышецкий встал, поклонился и пошел к выходу, но Симон Гераклович даже не заметил его ухода.
Чиколини пришел с недоброй вестью:
– Ваше сиятельство, задержанный поджигатель и впрямь спятил. Просит о свидании с вами. Говорит, что вы его хорошо знаете…
– Ну и скотина! – сказал Мышецкий, настораживаясь.
Он расспросил о приметах. Личность задержанного внушала большие опасения. Особенно – нехватка на руке двух пальцев.
– Будто лошадью откушены, – заметил Чиколини, а Сергей Яковлевич вспомнил: «…или потерянных в рубке».
Надо было срочно опередить прокурора. Самому!
– Вот что, Бруно Иванович, – сказал он. – Приготовьте на завтра арестованного к допросу. До меня его не тревожить.
– И не жалко вам времени, князь?
– Когда-то меня считали опытным юристом. Мне прочили быструю карьеру по судебному ведомству… Итак, до завтра!
Вечером, как и было условлено, Сергей Яковлевич подкатил к «Аквариуму». Бабакай Наврузович, очевидно, был предупрежден – поджидал князя внизу, сразу же повел его наверх:
– Сюда, ваш сиятельств, сюда… не оступитесь!
Он распахнул перед ним тяжелые ширмы, и полковник Сущев-Ракуса поднялся навстречу с дивана:
– Садитесь, князь. Я уже распорядился об ужине…
Мышецкий сел, и в кабинет неслышно вошел Виктор Штромберг в ладно пошитом смокинге, с гвоздичкой в петлице:
– Честь имею, господа!
– Кто-нибудь видел, как вы проходили сюда? – спросил его Аристид Карпович.
– Кроме татарина – никто.
– Замечательно… Вы, князь, удивлены?
Сергей Яковлевич подтянул на коленях брюки, закинул ногу на ногу, постучал папиросой по крышке портсигара.
– Аристид Карпович, – ответил он, – я ведь тоже умею предугадывать события. Встреча с господином Штромбергом для меня не явилась неожиданной…
Он принюхался к запахам пищи и отложил папиросу:
– Давайте ужинать, господа. Я чертовски голоден…
Так они и сделали для начала – стали ужинать.
Разговор долгое время кружил около мелочей, но Штромберг в нем не участвовал. Жандарм ел с отменным аппетитом. Мышецкий тоже – с не меньшим. Штромберг поддерживал свой дух исключительно трезвой водой, хотя вина на столе было достаточно.
Сергей Яковлевич сам воткнул палку в муравейник.
