– Сергей Яковлевич, душа моя, прослышал я, что вы лесом будто бы там занимаетесь?
– Отчасти, Симон Гераклович.
Старый губернатор расправил жирное ухо.
– Там, в Мглинском уезде, – сказал неуверенно, – на несколько верст тянется лес, принадлежащий Трепову… Знаете вы об этом?
Да, Сергей Яковлевич хорошо знал, что около девятисот десятин леса (опять-таки на песчаных почвах) тянется вдоль северных границ губернии и числится во владении Д.Ф. Трепова, близкого друга царя и всесильного диктатора при дворе.
– Дмитрию Федоровичу, – продолжал Влахопулов, – видно, понадобились деньги. В нашей губернии он никогда даже не был и… Зачем ему этот лес, посудите сами! Вот он и попросил меня, как друга, запродать его подороже…
Мышецкий похолодел: еще один песчаный резервуар в губернии, опять засвистят пески за околицами деревень.
Спросил как можно спокойнее:
– Во сколько же Дмитрий Федорович оценивает свой лес?
– Да ни во сколько! Он его и в глаза не видел.
– Хорошо. А в какую цену вы его пустите на продажу?
Симон Гераклович стыдливо признался:
– Я обещал… Уже обещал, что вышлю из губернии пятьдесят тысяч…
Мышецкий вздохнул: час от часу не легче. Решил старик сподхалимничать, а теперь расхлебывай.
– Вы поступили очень неосмотрительно, дорогой Симон Гераклович, – решился выговорить Мышецкий. – Мало того, что лес погибнет, но вы не сможете найти столь крупного покупателя. Пятьдесят тысяч – не шутка!
Влахопулов развел руками.
– Мы люди маленькие, – сказал он. – Не тягаться же мне с самим Дмитрием Федоровичем. Пятьдесят так пятьдесят. Обратно музыку не сыграешь. Своих добавлю. Перезайму…
Сергей Яковлевич решил быстро расставить сети.
– Но казенная палата, – сообразил он, – исходя из геологических условий, может запретить перепродажу. Выкуп можно позволить лишь в казенные руки, но казна тоже не даст такой суммы.
Губернатор, едва не плача, захлюпал носом:
– Сергей Яковлевич, не дадите же вы пропасть мне? Ведь ей-ей сил моих не стало… Я же и вещи уже в Петербург отправил! А Дмитрий-то Федорович, сами знаете, подпихнет меня в сенат за милую душу. Вам же лучше: за хозяина останетесь!
Мышецкий откланялся.
– Желаю успеха, – сказал – и вышел.
Он повидался с жандармом, выложил перед ним начистоту все, что думает.
Сущев-Ракуса крепко потер ладошкой поблескивающий череп.
– Эх! – крякнул он. – Да, все это так, милый князь. Но в одном-то вы ошибаетесь…
– В чем же именно?
– Найдется покупатель в губернии. Найдется!
– Кто же? Атрыганьев?
– Почему же Атрыганьев?
– Но я не знаю землевладельца в губернии крупнее его.
– Да где ему! – ответил жандарм с ухмылкой. – Конкордия Ивановна – вот кто может купить треповский лес.
– Разве эта дама столь богата?
– Милый князь, вы не первый губернатор на ее веку…
В подобном ответе прозвучал оскорбительный намек, однако Мышецкий решил пропустить его мимо ушей.
– Но я, – заявил он, – не дам ей перепродать треповский лес тут же под топор барышника.
– А вот это уже ваше дело! – открестился жандарм.
Мышецкий понял, что сейчас его прищемят в капкане, и решил до времени снова скрыться в степи. Борисяк напомнил о себе:
– Сергей Яковлевич, все готово… Когда?
– Погодите. Я вам скажу. Человек этот с Обираловки?
– Вестимо, с Обираловки. Из бывших, видать.
– Ну и ладно. Только бы ветер подул от города…
Он позвал к себе Чиколини:
– Бруно Иванович, предупредите брандмайора, чтобы пожарные команды были наготове.
– А что будет, ваше сиятельство? – глуповато спросил полицмейстер.
– Ничего и не будет, – ответил Мышецкий с равнодушием, – Просто я получил дурацкий донос, якобы злонамеренные лица собираются учинить пожар на Петуховке…
– Верить ли? – усомнился Чиколини.
– А я не верю. Но на всякий случай.
На всякий случай пожарные колесницы загодя выехали на Петуховку и распустили рукава. Там дневали, там ночевали. Салганы находились в другом конце города, но – один от другого на отшибе – они не представляли угрозы. Гораздо страшнее была та зараза, которая пропитала доски и полы этих дремучих страшных сараев.
Алиса ощутила, что Сергей Яковлевич готовится к отъезду. В последнее время она как-то отвыкла от мужа, но все-таки спросила:
– Serge, ты опять меня покидаешь?
– Пожалуй, дорогая. Я скоро вернусь.
Смущаясь, она попросила у него денег. Он удивился:
– Но мы выехали из Петербурга, и у нас было…
– Да, да! Но у меня уже ничего не осталось.
– У меня тоже. Ладно, спрошу у Пети…
Попов деньги дал. А потом рассказал, что у него был фотограф. Союз истинно русских людей на днях нанял этого фотографа, чтобы он запечатлел на память потомству собрание уренских «патриотов». Что он и сделал, после чего предложил Пете выкупить негативы.
– И вы поймете почему, – сказал Петя. – Додо тоже попала на эти снимки… Вот, полюбуйтесь!
Фотографий было всего три, но Додо занимала в них центральное место. Разодетая в русский сарафан, с цветным кокошником на голове, убранном жемчугом, – Додо играла роль матки в черносотенном улье. Как царица, восседала она рядом с Атрыганьевым, и взоры мужчин, устремленные на нее, были похотливы и мерзки. А один из снимков был словно взят из журнала «Только для мужчин».
– Сколько же вы дали, Петя, за эту мразь?
– По сотенной за каждый.
– Ну, с вас еще содрали по-божески… Негативы у вас?
– Да, я разбил их сразу же.
– Бедная Додо, – пожалел Мышецкий сестру.
– А я? – накуксился Петя. – Каково мне-то?
– Ну, вы святой человек, только вы и способны на такой подвиг!..
Борисяк был предупрежден об отъезде.
– Я вернусь дня через три, – сказал Мышецкий инспектору. – Надеюсь, что красный петушок раскричится в мое отсутствие.
На самом пороге его задержал Огурцов:
– Ваше сиятельство, Симон Геракдович вас ищет. У него что-то там с треповским лесом не ладится.
– Скажите его превосходительству, что я уехал…
И – укатил.
Кобзева в степи уже не было: черная кошка пробежала между ними. Полновластным главою поселенной
