Мышецкий, не ответив и не дождавшись кучера, нахлестнул лошадей, и они понесли. Часто билось сердце. «Боже, – думал он, – если это тот человек, то как он быстро опустился! И зачем он здесь?..»
Домчал до номеров Супляковой, взбежал по лестнице. Додо его не ждала.
– Додо, – сказал он, запыхавшись, – тебе не встречался в городе граф Подгоричани?
– Анатолий Николаевич? – удивилась сестра. – Господи, спаси меня и помилуй. А разве…
– Да нет. Я просто подумал!
Вечером его навестил Борисяк, и Мышецкий спросил его:
– Человек, имени которого я не знаю, взял ли у вас те деньги, которых я вам никогда не давал?
– Взял, – ответил инспектор. – Но я не давал ему никаких денег…
– Их и не было, этих денег! Будьте готовы…
Пауль фон Гувениус (или Павел Иванович), конечно же, не читал творений Козьмы Пруткова, где сказано: «И терпентин на что-нибудь полезен!» Но зато, после памятного знакомства с господином Паскалем, он твердо усвоил, что саранча создана именно для него.
Как живой пример, стоял у Павлуши перед глазами, осиянный нимбом члена Государственного совета, генерал Цей-мерн – если бы не саранча, не быть ему генералом! А вот ведь повезло человеку…
И снились фон Гувениусу несметные полчища шуршащих тварей, которых он сокрушит железною пятою, чтобы осесть под старость в малиновом кресле.
Впрочем, Павел Иванович был честен в своих поползновениях сделать карьеру за счет русской саранчи. Ему хотелось только поскорее прийти, увидеть и победить ее. Последующие блага зависели уже от признательной России, которая несомненно оценит его заслуги.
Вот с такими-то мыслями, запасшись свежевыпущенным циркуляром, Павел Иванович и выехал однажды из города на просторы Уренской губернии. Сопровождал его в казенном путешествии, оплаченном по закону, только некий чин – лицо хмурое и многоопытное. Он же был первым человеком на русской почве, который продемонстрировал перед Павлушей всю силу уважения к циркуляру.
Случилось это так. Остановились для обеда в большом селе. Зашли в трактир, и чин прочел хозяину циркуляр: дошло до моего сведения и так далее… Короче – не следует угощать начальство бесплатно.
– Учини расписку, – велел чин по прочтении.
– Так что, вашбродь, учиню. Мигом!
– Прибей «таксу» на видном месте… Да и развернись: котлеток нам с жару да полсобаки поставь и не греши!
Выпил чин полсобаки, разжевал Павлуша котлетки.
– Хозяин! – позвал чин. – А сколько много ли с меня?
– Да ничего, вашбродь. Как можно…
Чин развернулся – хрясь в ухо:
– Циркуляр читал? Читал… Расписку чинил? Чинил… Это што же выходит? Ты – бунтовать? Гони красненькую, иначе я тебя в протокол засуну по самые шулята…
И спрягал чин в карман «красненькую», подмигнул Павлуше:
– Прикажите далее ехать, сударь…
Очень этот способ Павлуше понравился. Впрочем, обращался он к чину за все время пути скорее как к путеводителю и переводчику в туземных краях. Чин между тем проводил в жизнь свой «циркуляр» и сокрушал кое-кого по дороге.
«Сокрушения» эти производились, как правило, над мужиками, которые должны были обеспечить проезд фон Гувениуса по губернии. Лошадей в деревнях жалели, каждая была на учете в хозяйстве – время-то рабочее.
– У-уррррр!.. – говорил в таких случаях чин и тут же сокрушал; так что задержки не было, – фон Гувениус катился со своим циркуляром как по маслу…
Павел Иванович посматривал на своего попутчика с уважением. У него – свой циркуляр, у чина – тоже имеется. Вот и конец пути: соприкосновение трех уездов, подвздошина всей Уренской губернии. Отсюда было решено напасть на саранчу…
Вылез фон Гувениус из телеги и огляделся. Уныло и пусто мокли поля под моросью. Покосившиеся избенки торчали в небо горбами крыш. Под громадными лопухами на обочинах дороги лежали деревенские собаки.
– Гав, гав! – припугнул Павел Иванович одну из них; собака встала и, поджав хвост, ушла куда-то – русская собака, битая собака…
Фон Гувениус жаждал распространить свой циркуляр на русских пейзан, но деревня одичало глядела окошками: мужики и бабы находились в поле. Работали!
– Но этта есть циркуляр, – недоумевал Павел Иванович. – Его надо исполняйт…
Чин распорядился: мужиков и баб с помощью старосты погнали с полей обратно в деревню. Павел Иванович взобрался на телегу и громко прочел циркуляр.
Над толпою повисло скорбное молчание. Тихо накрапывал сеянец-дождик. Мужики подтолкнули вперед старосту:
– Кондратушко, милок, выручи! А уж мы тебя… озолотим! Два ведра миром поставим. Ей-пра, хошь лопни…
Староста, прижав к животу шапку, смотрел на чиновника.
– Ваш благородь, – вступился он за односельчан. – Какое тут… Рази же саранча бывает в такую пору? Да николи, ваш благородь! У якимовских – верно, аж крыши пожрала. Так это кагды было-то?
Павел Иванович посмотрел на чина.
– У-уррррр! – сказал тот, готовясь сокрушить…
Россия вообще – забавная страна! Как-то император Павел, недовольный одной дамой, велел ей «намыть» голову. Это было исполнено в точности: генерал фон дер-Пален пришел в дом этой дамы и самолично вымыл в тазу ей голову. «Приказ его величества, мадам!» – так объяснил он свою любезность…
Мужики взъярились противу Павлушиного циркуляра, вечером «чину» тоже было произведено хорошее сокрушение. В темноте-то не видно – кто. Но прибыла тут на подмогу уездная стража, и циркуляр стал приводиться в действие.
– Начинает! – велел фон Гувениус…
Чин незамедлительно развел мужиков по округе – копать канавы. Баб посадили за шитье мешков из крестьянского холста. Стариков и детишек погнали в соседний лес (верст за сорок) собирать валежник.
Жизнь перевернулась!
Павел Иванович начинал свою карьеру честно. С утра, ничего не поев, вымокнув под дождем, он проверял с рулеткой ширину и глубину канав.
Путеводной звездой светил ему генерал Цеймерн на этом зябком глинистом поле…
– Плохой канава, – говорил он. – Кривой канава.
– Ваш благородь, – взмолились мужики, – какой денек прошел… Побаловались и будя! Ослобоните…
Но за спиной Павлуши стоял чин.
– У-уррррр, – говорил он, и канава выравнивалась по линейке – прямая, как полет одинокой вороны.
Автор проекта уничтожения саранчи мыслил так: хворост будет гореть, дым погонит саранчу в канавы, где – очевидно – негодные твари и будут закопаны землей.
Непонятно было только назначение мешков, но немецкий ум рассудил быстро:
– Саранча собирайт в мешок! Рраз – и давить надо…
Циркуляр действовал три дня. Работа на полях была заброшена. Павел Иванович не уставал проверять ширину канавы и считать мешки.
На четвертый день, когда фон Гувениус попивал в избе молоко, протиснулся в двери староста и упал перед ним на колени.
– Что это есть? – спросил Павлуша у чина.
– Моченьки нашей не стало! – всхлипнул староста. – Уж не взыщите, ваш-благородь, собрал, сколь мог… Да уезжайте, а то мужики худо задумались – не быть бы кому биту!
