Хахахахахахахахахахахахахахахахахахахахахахахахахахахаха, раздался его же собственный смех. Хохот поглотил все звуки и изображения, все цвета, ощущения, всё. Марко сосредоточился на спазме, возникшем в животе, и слегка приоткрыл глаза: перед ним стояла всё та же дверь в покои, и она вздрагивала от ударов его кулака. «Ты не остановишь меня, демон», — зло хохотнул он, обращаясь к невидимому противнику, и снова застучал кулаком в дверь.

На этот раз она просто отворилась, и здоровенный усач успел лишь открыть рот, чтобы что-то сказать. Марко резко ударил его в лицо палочкой для еды, попав точно в место, прозванное гуйгун, иначе «водосток». Стражник не успел издать ни звука и как мешок рухнул лицом вниз, прямо в заботливые руки Марка, который, сжав зубы, с трудом втащил здоровяка внутрь, молясь про себя, чтобы доспех не выдал его неуместным звяканьем. Расслабленные ноги тюрка уже почти пересекли высокий порог, но тут щиток на одной из голеней зацепился за выпирающую из порога щепку, Марку пришлось дёрнуть полутруп на себя, и палочка выскользнула у него из руки, звонко, как в барабан, ударившись торцом в каменный пол и задорно подпрыгнув вверх, словно пошла на замах в руках невидимого барабанщика. Сухое дерево, встретившись с каменной плиткой, зазвучало так чисто, так далеко, что сердце Марка рухнуло куда-то вниз. Он быстро подставил стопу, поймав палочку, и замер так в неудобной позе, стоя на одной ноге, сжимая огромную тушу стражника в объятиях. Услышала ли стража, патрулирующая павильон снаружи?

Но со двора в приоткрытый створ дверей в ответ не донеслось никакого тревожного звука. Никто ничего не заметил. Марко стряхнул палочку на ковёр, рывком втащил стражника в покои, падая на спину и одновременно прикрывая двери ногой. Некоторое время он отдувался, восстанавливая дыхание, потом бросил взгляд на отца и дядю.

Те с некоторым удивлением смотрели на случившееся, и до Марка только дошло, что до сих пор они ни разу не видели его в бою. И даже, скорее всего, представить не могли, как он мог сражаться. Эта мысль слегка развеселила Марка.

— Он жив, но будет лежать без сознания довольно долго, — сказал он, деловито снимая с охранника воронёный шлем с алым бунчуком и тёмную кирасу. — Если вас спросят, как всё это вышло, скажите, что он просто упал. Вы не видели почему. Он полнокровный, краснолицый, следов я никаких не оставил. Авось, вам и поверят. Скажете, удар его хватил. Хотя, надеюсь, что, к тому моменту как я вернусь, у нас уже не будет необходимости оправдываться. И помни, дядя, одно неловкое движение с твоей стороны — и ты будешь валяться точно так же, как этот здоровяк. Только мёртвый.

Через минуту Марко уже выскользнул из павильона, тщательно заперев за собой дверь. Неудобный шлем елозил по макушке при каждом шаге, а слишком большая кираса подпрыгивала на груди, больно стуча нижним краем по бёдрам. Марко постарался вжать голову в плечи и как можно быстрее, но всё-таки не переходя на бег, пересёк площадь, ушёл в тень нависающей пагоды и устремился на запад, придерживая тяжеленную саблю, нещадно брякавшую о край кирасы. Он понимал, что со стороны, скорее всего, выглядит как ряженый, как ребёнок, нацепивший отцовский доспех, но лучники на башнях вряд ли станут сверху разглядывать какого-то рядового стражника так дотошно. Знакомое алое пятно бунчука на чёрном блюдце шлема должно усыпить их бдительность.

Через пару кварталов Марко всё-таки решился на бег и вдруг понял, что не просто бежит. Точнее, ноги больше не являются источником движения. Как только он осознал это удивительное чувство, его закружил порыв необычайного вдохновения, словно невидимые ладони подхватили его под руки и понесли по воздуху, заставляя лишь слегка касаться земли носками сапог, словно бы его влекло каким-то ветром чудовищной силы, а сам он стал лишь клочком оторвавшегося паруса. Боясь утратить чувство восхищения полётом, он чуть поворотил голову, чтобы оглянуться по сторонам. Всё выглядело как обычно, разве что прохожие казались чуть окутаны туманом или слабой дымкой.

Марко даже не понимал, где именно, по каким точно кварталам он бежит, ему было не до того. Он мог бы бежать даже с закрытыми глазами, потому что вперёд его вело отнюдь не зрение, его влекла за собой невыносимая жажда достичь цели, жажда, сравнимая лишь с болезненным бегом гончей, чей разум застят запах кровавого следа и предчувствие того сладостного сопротивления, которое она ощутит, впиваясь челюстями в чужую плоть, с каждым мгновением слабеющую под её клыками. Он слегка сожмурился не то от этого сладкого предчувствия, не то от потока встречного воздуха, всем телом ввинчиваясь в невидимое русло силового потока, словно Гольфстрим струящегося над улицами дворца.

Он даже не ожидал, что всё произойдёт именно так. Достаточно оказалось лишь вспомнить еле различимый дымный след, который внезапно открылся ему, когда он разрубил последнего из демонов возле фанзы дурачка Чжао, как все тонкие фибры, все органы, чувствительные к порывам призрачного ветра, дувшего между мирами, воспламенились жаждой. «Должно быть, так саднят жабры рыбы, которую только что вынули из воды», — подумал Марко, делая резкий разворот и играючи перепрыгивая через головы трёх фрейлин на какой-то подоконник, а с него — на карниз, тянувшийся вдоль второго этажа.

Марко мчался, с неистовой силой рассекая пространство, словно самка лосося, стремящаяся отнереститься в верховьях реки и прыгающая через кипящие пороги. Но зацикленные на своих рутинных делах дворцовые обитатели его попросту не видели. Только бдительные стражники на башнях замечали какой-то странный вихрь, необычный тёмный смерч, несущийся по улицам, но никто из них не поклялся бы, что распознал в нём человеческое существо, столь необычной показалась бы им сама возможность человека двигаться настолько быстро, случись кому-нибудь спросить их об этом.

Марко чувствовал, что его словно пронзает какая-то нить, по которой он движется, как бусина; в этом было что-то сродни тому же чувству, что он недавно испытал во сне, в чреве великого дракона, но сейчас нить казалась крепче, и, чем ближе к цели продвигался Марко, тем больше клеток тела охватывала эта радостная дрожь, распространяющаяся от позвоночника по всей спине, переходящая на грудь. Он чувствовал странный запах, смутно знакомый раньше, но теперь приобретший совершенно новое значение — теперь это был запах жертвы. Добычи, которую он вот-вот схватит. Той цели, которую он вот-вот достигнет, чтобы наконец получить ответы на все вопросы, на все до единого.

Он взбежал по диагонально восходящей водосточной трубе, перепрыгнул на конёк соседней крыши, скользнул вниз по скату, перемахнул на следующее здание, молнией прыгнул в распахнутое окно, насквозь пробежал какой-то длинный коридор, выбил ногой створки следующего окна, втянув носом воздух, повернул направо и длинным прыжком перемахнул улицу, чтобы на следующем карнизе замереть, как вкопаный.

Он знал это место.

Он бывал здесь раньше.

Горечь, ярость и облегчение от того, что жизнь подтвердила подозрения, в которых он сам боялся признаться себе, нахлынули на Марка, заставив его встряхнуться подобно собаке, чтобы спокойно толкнуть рукой ставни и войти в окно…

Длинная комната, практически без мебели, но с множеством окон, днём заливавших её ярким солнечным заревом, а сейчас — мягким светом надвигающихся сумерек, заканчивалась алой резной ширмой, перед которой на сотне подушек, подобно изваянию, обёрнутому в десяток одеял, возвышалась Хоахчин. Императорская кормилица. Матушка. Тонкий дымок десятков курильниц и неверный свет от углей делали её образ несколько нереальным. Как во сне. Марко горько усмехнулся, сказав: