Безмолвно призрак схватился за горло, и Марко со смешанным чувством удивления и удовлетворения обнаружил, как из раны на бесплотной шее сочится тёмно-серый дымок. Призрак на глазах таял, весь исходя в этот дымок, растворяющийся на ветру. Марко вскинул левую руку, и песчаная стрела ударила следующего призрака в лицо, заставив его откинуться назад. Тот на секунду удержался на ногах, но почти сразу же оплетённое мелкими ниточками песка остриё Маркова меча отправило его вслед за первым призраком.

Сзади кто-то победно вскрикнул, мимо Марка шмыгнула безрассудная тень кого-то из молодых нухуров, но самонадеянный боец успел сделать лишь два взмаха саблей, прежде чем упал в пыль с искажённым от невыносимой муки лицом, стремительно покрывавшимся окалиной.

— Все назад! — раздался сзади мощный рёв Кончак-мергена.

Марко подобрал пальцы ног в мягких чувяках и рванул вперёд

что было сил, левой рукой свивая из песка послушную живую верёвку, а правой нанося точные уколы в призрачные головы демонов. Их полупрозрачные мечи сновали в воздухе как лопасти мельницы, сошедшей с ума, но песчаный змей оплетал клинки на подлёте к Марку, связывая их безжалостное движение, и Марков меч снова и снова взрезал темнеющие сгустки воздуха, в которых угадывались клыкастые нечеловеческие морды.

Вскоре единственный оставшийся призрак стоял у самого входа в конюшню, поводя восемью гибкими руками, сжимающими хлысты со змеиными головами на концах. Марко бросил вперёд руки, и сухие песчаные дорожки побежали к демону, играя на солнце червонным золотом.

— Я, Марко, сын Николая, прозванный Убийцей с Луны! Назови себя, диаволово отродье! — закричал он, сорвав голос до фальцета.

Демон попытался двинуться, но беспрерывно играющие песчаные орнаменты связали его жуткие щупальца. Он открыл рот, и что-то пронеслось в воздухе. Марко откинул голову назад и вжался затылком в горячий туман, вызывая в себе чувство сна. Демон что-то говорил, но Марко не мог понять, что именно. Однако это было уже неважно. Демон невольно показал ему путь, светящийся след, прочерченный от места, где обитали призраки, к существу, вызвавшему их в этот мир. Слабая мерцающая дорожка постепенно растворялась, но Марко уже видел, кто принёс этот ужас в наш мир.

Он открыл глаза и, не в силах сдержать самодовольного хохота, закричал:

— Повелеваю тебе: изыди из нашего мира туда, откуда пришёл.

В следующее же мгновение его меч рассёк тело призрака сверху донизу, почти сразу превратив его в дым.

Марко повернулся к Хубилаю со счастливой улыбкой на мокром лице, успел заметить ликование в глазах императора и повалился без чувств, сжимая меч. Нарядный Марков шлем, покатившийся по земле, тут же благоговейно подхватили нухуры. Хубилай щёлкнул пальцами, и охранники подняли оцепеневшего юношу вверх. Император снял чешуйчатую латную перчатку и отечески отряхнул пыль с Марковых волос. Тут юноша открыл глаза и выпалил:

— Я знаю кто. Теперь я знаю, повелитель!

И тут же вновь потерял сознание.

*****Шестнадцать.

Их держали взаперти уже несколько часов. Мучительных часов, наполненных ожиданием, вынужденным бездельем, томлением и докучливой тишиной, в которой каждый возникающий звук раздражает, словно мелкий камушек в сапоге. Разумеется, для их же блага. Безусловно. А как иначе? Ведь последние события бла-бла-бла… Марку совершенно не запомнилась та словесная каша, которой потчевал их пожилой начальник дворцового протокола, из катайцев, нежно ворковавший всю дорогу, пока их с Николаем и Матвеем почти волоком тащили ханские нухуры. До тех пор, пока не будет установлено, кто стоял за бунтовщиком Чжао Шестым по прозванию Полосатый, изготовившим по чьему-то злому наущению копию машины снов, дабы свергнуть власть Юань, высоким гостям с Запада будет безопасней находиться под охраной.

В пыльном павильоне, судя по всему, только что отстроенном, царил неприятный холод, парадоксальным образом сопровождаемый духотой — сочетание, характерное для помещений, где ещё никто никогда не жил. Мебель отсутствовала, но услужливый начальник протокола позаботился о том, чтобы сюда перенесли самые необходимые, с его точки зрения, вещи белых варваров: несколько любимых книг Марка, отцовский походный алтарь с подвесным кадильцем, Матвеевы потешные полки и кораблики из дерева, пару-тройку кресел, лохматый самаркандский ковёр и целую гору одеял, наспех уложенных друг на друга.

Окружало эту имитацию обжитого пространства несколько тонких ширм, по поверхности которых растекались тонкие волокна ароматного дыма, узкими нитями сочащегося из высоких светильников, дававших серому воздуху немного тепла. Остальное пространство огромного павильона казалось скучным, унылым и холодным.

Марко развалился в кресле, развлекая себя игрой с песком. В воздухе он чертил пальцем несложные геометрические фигуры, и вечно кипящий песок, мельтешащий вокруг его сапог, повторял их на плохо отделанном полу. Иногда Марко чертил слишком быстро, и песок словно бы задумывался, догоняя жест хозяина, а иногда он намеренно задерживал палец на полпути, не завершая фигуры, и тогда песок приходил в бешенство, начиная кружиться змейками.

Однако, несмотря на кажущееся внешнее спокойствие, изнутри Марка точила, грызла мучительная жажда вырваться отсюда, из этой тоскливой пылищи, чтобы снова очутиться в гуще битвы. Ему казалось удивительным состояние противоестественного покоя, внезапно окружившего их, и даже не столько само это состояние, а способность его родных сохранять спокойствие в ситуации, когда столько немыслимого прямо сейчас, в эту самую минуту происходит за этими стенами. Иногда он в приступе тихой ярости хватался за пояс, там, где обычно висел его меч, но неприятная пустота напоминала ему, что меч «временно изъят на хранение». И это только подхлёстывало его.

Чтобы как-то успокоиться, он начал было думать о Пэй Пэй, но эти мысли, обычно погружающие его в пучину сладких и красочных грёз, так плохо сочетались с неуёмными вспышками ярости, зарницами взрывающимися где-то на периферии сознания, что он оставил эти попытки и вдруг поймал себя на мысли, что из его груди вырывается тихий ноющий звук — скрипящая доминанта скуки, приправленной бессильным гневом. Он легко поднялся с кресла, подошёл к окну, разбрызгивая почти невидимые песчаные завитки, и чуть подвинул ставню, боясь неуместно скрипнуть ею. До его сознания вдруг донеслись слова отца, который, видимо, говорил уже очень долго: