предстояли большие испытания. Рабочие все чаще от слов переходили к делу, оказывая сопротивление жандармам. Уже не разбегались, как раньше, а встречали их градом камней и даже револьверными выстрелами. Так, на Страстном бульваре, рассказывали, у памятника Пушкину, жандармам не удалось разогнать рабочих, пришлось вызвать казаков и пехоту и только нагайками, шашками, штыками удалось размести от митингующих площадь. Булочники Филиппова на Тверской тоже пустили в ход камни и булыжники и несколько часов не пускали в пекарню полицию, которой показалось, что там засели подозрительные личности. Вскоре выяснилось, что все эти вроде бы случайные и разрозненные эпизоды городской жизни направляла опытная рука; за всеми этими событиями стояли пропагандисты, агитаторы, организаторы, поставившие перед собой задачу слить все эти мелкие ручейки недовольства в великое русло всеобщего московского бурного потока протестующих против самодержавия.
На крупнейших фабриках и заводах до поры до времени действовали тайные силы, внушающие рабочим недовольство существующим строем и порядками на фабрике или заводе. Возникали целые группы недовольных. Во главе их, как правило, вставали профессиональные революционеры, частенько бывавшие в Женеве и получавшие инструкции из заграничного центра, деньги, оружие, фальшивые паспорта… И происходили странные явления: на завод приходили чужие люди, бросали в рабочих звонкие фразы, призывали к забастовке, вместе с рабочими выходили во двор, на улицу, самые отчаянные подходили к соседнему заводу, прорывали кольца сторожей, входили во двор и расходились по цехам. Городовые, стоявшие у входов заводов, при встрече с такими по-боевому настроенными молодыми людьми тут же сникали, а потом старались незаметно исчезнуть. Ворвавшиеся таким образом рабочие во главе с агитаторами становились хозяевами положения: включали сигнальный гудок к прекращению работы, созывали на митинг, призывали к забастовке. Раздавались крики в поддержку, но были и такие, которые предлагали «бить бунтовщика» и возвращаться на работу. Но тут, как правило, вступали чужаки-пришельцы с угрозами побить предателей рабочего класса, «хозяйских подлиз». Тех же, кто и после этих угроз физической расправы продолжал призывать к благоразумию, пинками выталкивали из толпы, а в отделившихся бросали камни. После этого протестовавшие уходили, колеблющихся становилось все меньше и меньше, простым большинством голосов принималось решение бастовать. Агитаторы затягивали «Марсельезу», пришедшие вместе с ними дружно подтягивали, и боевая песня завершала начатое: души людей наполнялись боевым настроением и жаждой бороться за счастливую и радостную жизнь.
И после этого снова следовал призыв идти на улицу и останавливать другие заводы и фабрики. Высылали агитаторов на соседние предприятия; и когда рабочая толпа подходила к воротам, там уже, бросив работу, слушали агитаторов.
Так несколько десятков хорошо подготовленных профессиональных революционеров могли увлечь своими посулами и обещаниями счастливой жизни в будущем тысячи рабочих, бросивших работу и вышедших на улицу с требованием политических и экономических прав.
В эти октябрьские дни редко можно было увидеть жандармов, казаков, полицейских. И, пользуясь бездействием городских властей, рабочие врывались на заводы и фабрики. Хозяева быстро сообразили всю опасность появления агитаторов и возглавляемых ими боевиков, пытались ставить у ворот сторожей, но это мало помогало. Самые богатые звали на помощь полицейских, которые были вправе разгонять подстрекателей и бунтовщиков. Попытки остановить забастовочное движение оказались бессильными: стычки полицейских и рабочих обрастали такими легендами, что возникал ореол вокруг пострадавших, а полицейских левая пресса обвиняла в зверских расправах…
Так создавалось общественное мнение. Все новые и новые слои рабочего люда надеялись поправить свое материальное положение. Студенты, врачи, адвокаты, инженеры… Бастовали банковские учреждения, школы и даже суды. Создан был «Союз союзов», который пытался координировать забастовочное движение различных слоев московской, преимущественно служилой интеллигенции. Начиналась «революция скрещенных рук» – всеобщая политическая забастовка. Закрылись магазины, лавки… Ни молока, ни мягкого хлеба – ничего нельзя было достать. Ничего не могли сделать растерявшиеся руководители высшей административной власти. Терпели большие убытки торговцы, купечество, предприниматели. Да и обыватели возроптали от многих неудобств: бездействовал водопровод, не ходили поезда, остановились электрические и газовые станции, почта… Преступные банды оживили свою деятельность и чуть ли не в открытую грабили квартиры, банки, торговые учреждения.
Для охраны своих предприятий, магазинов, банковских и почтовых учреждений влиятельные представители патриотической интеллигенции решили создать боевые дружины, способные противостоять непредсказуемым набегам забастовавших рабочих. Агитаторы все время подталкивали их к вооруженному восстанию. К середине октября, когда власти города по-прежнему бездействовали, для охраны порядка была создана «общая всероссийская дружина вокруг царского престола». Это была боевая дружина всех монархических партий. Их цель была в том, чтобы противостоять социал-демократам, которые, по общему мнению их противников, намеревались прикончить Россию.
Две противоборствующие силы от теоретических споров перешли к активным действиям на улицах: различным партиям социалистов противостояли различные монархические партии, цели которых в основном совпадали в борьбе за твердую самодержавную власть, способную подавить крамолу. Все монархические партии пришли к выводу, что политика уступок перед революционными требованиями стала политикой жалкого бессилия, что лишь подталкивает социалистов к еще более дерзким требованиям. Все чаще на страницах правых газет напоминали об исторической роли русского народа как создателя огромного и могущественного государства и собирателя земель: «Это не право и не привилегия, не гегемония, основанная на властолюбии, а мировое призвание России и ее тяжкая историческая повинность».
Федор Иванович Шаляпин, как и прежде, пытался избегать политических споров и разговоров, но оградить себя от влияния сиюминутного, дерзко вторгавшегося в жизнь каждого не смог. Выходили газеты, брошюры, листовки, в которых социалисты призывали к истребительной войне против царя, помещиков, фабрикантов, чиновников. А в других газетах, листовках и брошюрах – совсем иные призывы и лозунги: «Живи же трудясь, подвизайся и возрастай духовным просвещением и развитием и верь: ты взойдешь путем дарованной свободы на вожделенную высоту христианских добродетелей и общего духовного просвещения наравне с другими или еще более, нежели другие христианские народы мира; и так оставь скорей мучительное и мрачное смятение духа, злобу и волнения… Не слушай тех речей змеиных, которые зовут тебя к мятежам и смуте; они влекут тебя к ужасным преступлениям и к гибели твоих родных и близких!…Верь мне: это незримый дракон, открывший нам некогда бедствие войны, вновь теперь внутри отчизны яростно терзает нас сам их мучительной и мрачной смутой, мятежами, междоусобиями… отринь скорее от души своей адское дыхание темной силы, скорее примись за честный труд… и враг как тень исчезнет от тебя, а с ним и мрак с души твоей спадет…» В этих газетах и брошюрах правого направления толково говорили о целях и задачах социалистов, о той революции, к борьбе за которую они зовут простой народ. Кто-то из друзей подсунул небольшую брошюру, в которой резко говорилось о социалистах, и Шаляпин невольно прочитал те поучения, которые не раз уж доводилось слышать в дружеских компаниях: «Все мы знаем, что повсюду в России издаются многочисленные газеты, именующие себя «либеральными», «конституционно-демократическими», «социал-демократическими», и что вся русская земля и весь русский народ засыпан миллионами брошюр и листков этих партий… Они внушают русским людям сословный разлад, взаимную ненависть и междоусобицу, они возбуждают русскую темноту к бра-то-убийству, грабежам, восстанию против Царя, властей, Церкви; они разрушают веру, семью, брак, они издеваются над долгом службы, долгом присяги, воинской честью, любовью к родине, над русской народностью. Их литература не просто ненужный русским людям и России неважный хлам, но сильнейший яд, сильнейшая духовная отрава, растлевающая ум, сердце, волю, нравственность и характер русского человека, а следовательно, разрушающая все русское общество, весь организм русского государства…»
В правых кругах не раз доводилось слышать, как ругали революционеров, обвиняя их во всех беспорядках, разрушениях, забастовках:
– Разве можно русскому говорить о русской партии, о русской государственности, о русском народе? Ведь сразу попадешь в ретрограды или еще хуже – в черносотенцы. И ведь посмотрите, кто чаще всего ходит в так называемых революционерах, демократах или, на худой конец, в либералах? Иноземцы, инородцы, чаще всего евреи, которые преследуют свои исключительные права на миродержавство и принципиально враждебны всем иным племенам и народам…
А если кто-то возражал против такого огульного обвинения евреев или инородцев, то тут же
