Марьяна Никитична задумалась на несколько секунд, вероятно, поняла, что немного переиграла, и решила хоть как-то загладить неблагоприятное впечатление от ее слов.
—
Подождите, — замахала руками, — я вам сейчас докажу, что все это не так. Ми
ш
а, когда уезжал из Одессы, всегда помнил обо мне и часто писал. Я же говорю: не мог существовать без меня. Вот письма, — достала из резной деревянной шкатулки. — Кстати, и эту штуку подарил мне, видите, какое чудо: ручная работа, гуцульская. Наверно, Миша просто забыл сказать мне, что уволился, его не было в Одессе чуть ли не полгода, я полагала — в командировке, он же снабженец и только и делал, что ездил…
—
И эти письма, — подзадорил Хаблак, — написал в последнее время?
—
Да, из Ивано-Франковской области. Я же говорю: была уверена, что он там в командировке, а он, видно, решил передохнуть. Бедный, утомился, а с его сердцем…
Хаблак вспомнил уверенного, лощеного, самодовольного человека в белых джинсах и не очень поверил Марьяне Никитичне. Однако ничем не выказал своих сомнений.
—
Говорите, Михаил Никитич полгода пробыл в Ивано-Франковской области? — уточнил он.
—
Можете убедиться. — Ковалева подала майору письма. Читайте, я позволяю, они адресованы мне. Видите, Ми
ш
а не забывал свою сестру, писал дважды в месяц, не реже.
Писал Манжула Ковалевой и в самом
д
еле регулярно. Не письма, а открытки, всего в несколько строчек, одиннадцать открыток; первая отправлена в январе из самого Ивано-Франковска, другие — из Коломыи, Яремчи, Косова, опять из Ивано-Франковска… Последнюю, судя по почтовому штемпелю, опустил в ящик месяц назад в Снятине.
Хаблак быстро пробежал глазами написанное.
Из Яремчи:
«Дорогая Марьяна! Я в Карпатах. Тут снежно. Люди ходят на лыжах, а я никак не выберусь. Много дел. Такая уж наша доля. Целую. Михаил».
На другой с видом какого-то карпатского городка:
«Дорогая Марьяна! Две недели не писал, немного закрутился. Стояли морозы, я приобрел себе дубленку
.
Морозы в Карпатах — чудо. Все белое, и снег скрипит под ногами. Целую. Твой Михаил».
Эту открытку Манжула отправил из Коломыи.
Еще одна, из Рахова:
«Дорогая сестра! Лежу на кровати в гостинице, немного приболел, но, к счастью, не грипп. Обычная простуда, день-два — и встану на ноги. А так у меня порядок, работаю, езжу, Карпаты уже немного надоели, соскучился по Одессе. Целую. Михаил».
Остальные приблизительно в таком же духе.
Хаблак попросил у Ковалевой разрешения и записал, когда и откуда они посланы — Манжула ездил по Карпатам как-то бессистемно: сегодня в Коломые, через десять дней в Рахове — Закарпатье, а еще через две недели в нескольких десятках километров от той же Коломыи — в
Кутах.
Но Ивано-Франковскую область, судя снова- таки по открыткам, покидал только раз: лежал больной в раховской гостинице.
Правда, несколько дней прожил на границе двух областей, на Яблонецком перевале в гостинице «Беркут». Видно, отдыхал от трудов праведных. Так и писал:
«Дорогая сестра! Третий день живу в чудесной местности, в сердце Карпат, на перевале. Красивая деревянная гостиница, пристойные номера, ресторан и бар, есть где отвести душу. Вокруг леса — удивительно красивые ели, их тут называют
смереки.
Немного отошел от дел, отдыхаю. Твой Михаил».
Датирована эта открытка девятнадцатым мая, и Хаблак подумал: в конце мая в Карпатах действительно рай. Даже позавидовал Манжуле — это же надо бить
баклуши среди
смерек,
да и еще с ежевечерними коктейлями
.
К тому же пижон в белых
джинсах, наверно, не ограничивал себя обществом ресторанных официантов.
Марьяна Никитична внимательно следила, как Хаблак записывает в блокнот отдельные места из открыток Михаила. Восприняла его любопытство по-своему:
—
Теперь вы убедились, что мы жили душа в душу? И что между нами не было секретов?
«И вы, уважаемая, знали о некоторых аспектах жизни вашего брата…» — подумал майор. Ведь «крутился», по его собственному выражению, в Карпатах недаром, как и недаром уволился с работы именно перед этой поездкой.
Вероятно, у него были какие-то левые дела в Карпатах, возможно, что-то связанное с лесом или изделиями гуцульских умельцев, ибо на какой еще бизнес может рассчитывать делец в этом краю?
—
Да, я убедился в нежных чувствах Михаила Никитича к вам, — ответил суховато Хаблак.
Понял: вряд ли вытянет еще что-то из Марьяны Никитичны, хорошо, хоть показала ему открытки Манжулы, они дали немало материала для размышлений.
Басов встретил Хаблака вопросом:
—
Что-то выудил у старой пройдохи?
—
Немного.
—
Она замыливала тебе глаза россказнями об отце и вилле?
—
Говорила.
Басов покрутил головой.
—
Нашим ребятам тоже заливала. После того как они нашли тайник с деньгами и золотом. Я поинтересовался, что к чему. Отец у них действительно был врачом, обычным педиатром в детской поликлинике, середняком, скромным человеком. К тому же разошелся с первой женой, матерью Марьяны Никитичны. Дачу они имели, виллу, как называет Ковалева. Деревянная халупа по дороге в Затоку. Есть у нас такое приморское село. И продала мать Ковалевой эту халупу за полторы тысячи. Фактически взяла деньги за участок, а вот теперь там какой-то завмаг виллу отгрохал, каменный дом с мансардой.
—
Полторы тысячи… — задумчиво повторил Хаблак. — Меньше, чем нашли в кармане Манжулы.
—
Ничего себе — карманные деньги., — поддакнул Басов. — Что будешь делать?
—
Ночным рейсом — в Киев. Почему-то мне кажется, оттуда нити тянутся: киевский рейс, потом вишневая киевская «Волга»… Посоветуемся с Дробахой и завтра тебе позвоним. Билет на самолет устроите?
—
Это в наших руках, — усмехнулся Басов, — пока что не отказывали.
11
Дробаха слушал рассказ Хаблака об одесских событиях и потихоньку, сосредоточенно дул на кончики пальцев.
—
К какому же выводу вы пришли? — спросил наконец.
—
Надо искать вишневую «Волгу».
—
Резонно.
Вы читаете Взрыв
