Она готовила облатки, искала колядки, крутя ручку радиоприемника, но, несмотря на все эти хлопоты, ее ничуть не покидало внутреннее напряжение. Она смотрела на Анну, расставлявшую тарелки на белоснежной, украшенной вышивкой скатерти. Возле пятой тарелки, предназначенной для нежданного гостя-странника, она положила портсигар Анджея. Что она скажет, если этим гостем окажется Ярослав?

Анна зажгла свечи в подсвечнике. Погасила свет. И именно в этот момент раздался звонок в дверь.

– Это он! – Буся застыла на месте. Она смотрела то на Анну, то на Франтишку, словно призывала их в свидетели, что в этот особенный день Бог о них не забыл.

Ника открыла дверь. Ярослав приподнял шляпу. Он неуверенно улыбался. Под мышкой он держал какой-то прямоугольный предмет, завернутый в оберточную бумагу и перевязанный шпагатом.

Анна холодно кивнула Ярославу, а потом перевела взгляд на Нику, давая тем самым понять, что у нее нет сомнений, кто был инициатором этого визита. В дверях гостиной появилась Франтишка, она поддерживала под руку Бусю.

– Ах, это вы! – Буся, побледневшая как белый лист бумаги, смотрела на Ярослава, взгляд ее выдавал разочарование, что явился не тот, кого все они ждали.

Франтишка проводила ее к креслу в гостиной и шепотом спросила вдову профессора, кто такой этот нежданный гость.

Ярослав вручил Анне завернутый в бумагу предмет. Бумага была слегка влажной.

– Спасибо за приглашение. – Он поцеловал ее руку.

– Сегодня двери открыты для каждого. – За этой общепринятой формулой она скрывала свое смущение.

Анна поставила на стол еще одну тарелку. Та, возле которой лежал портсигар Анджея, по-прежнему ждала его…

Ника принялась разворачивать принесенный Ярославом подарок, освобождая его от бумаги, и тут взору всех собравшихся предстало изображение приходского костела в Пшемысле. Франтишка, едва бросив взгляд на гравюру, сразу захлопала своими пухлыми ладошками и закричала:

– Это же наш приход в Пшемысле!

Анна кивком головы холодно поблагодарила гостя за подарок, но в ее взгляде был немой вопрос: почему именно такой выбор?

– Я знаю, что барышню Веронику там крестили.

– Ну как же! – воскликнула Франтишка, прижимая Нику к своей обширной груди. – А я ведь заранее знала, что ребенок не выдержит и описается, и припасла второй конверт, чтобы сменить!

И снова время потекло вспять, все смотрели на Нику как на пятимесячного младенца. Ярослав слегка улыбался, слушая эти рассказы, но Ника догадывалась, как он внутренне напряжен. Когда Анна раскрыла упаковку с облатками, он рассказал, как в Козельске готовили облатки для гостии в тот первый для пленников сочельник: гостию делали из муки, которую удавалось потихоньку выносить из кухни. Все было подготовлено, даже ясли с младенцем Иисусом, но они не предполагали, что перед праздником увезут всех священников.

– Господин майор записал в своем календаре: «С нами произошло нечто ужасное. Перед праздником увезли всех наших капелланов». Запись эта была последней в декабре тридцать девятого года.

Когда он рассказывал об этом сочельнике, Анна смотрела на него так, как будто перед ней был посланец от Анджея, но, когда пришло время делиться облаткой, она отвела взгляд в сторону. Ярослав хотел взять ее руку и склонился, чтобы ее поцеловать, но Анна отступила на шаг назад. Он прямо смотрел ей в глаза, когда решился сказать эти слова:

– Я не Иуда.

Анна отвернулась. Ей явно не хотелось возвращаться к той последней их встрече. Во время ужина Ярослав несколько раз бросал взгляд на лежавший возле пустой тарелки портсигар. Когда Ника нашла наконец исполнявшиеся по радио колядки, он решил, что пришло время перестать притворяться, что им нечего сказать друг другу.

– Я пришел, так как хотел бы поговорить с вами.

– Кажется, нам не о чем говорить. – Анна пожала плечами и посмотрела на него как на случайного встречного. – В этот вечер дела людские становятся менее важными.

– Я хотел бы вас поблагодарить. – Ярослав быстро схватил обе руки Анны и не отпускал их, всматриваясь в ее лицо как человек, умоляющий о помощи.

Ника ощущала, как между матерью и гостем растет напряжение. Анна пыталась вести себя как хорошо воспитанный человек: она говорила голосом, полным напускной вежливости, говорила, что это она должна благодарить Ярослава, ведь это именно благодаря ему они вновь получили в свое полное распоряжение квартиру, и это он передал им реликвию…

Чтобы высвободить свои руки из рук Ярослава, Анна потянулась к портсигару. Она гладила крышку, украшенную разными эмблемами и знаками. Ярослав тоже смотрел на портсигар и вдруг неожиданно обронил фразу, которая прозвучала как начало неожиданной исповеди:

– Для того чтобы я смог передать его вам, кое-кто лишился жизни.

– Кто?

– Так мы можем поговорить?

В его голосе, собственно, не было вопроса. В нем звучала уверенность, что у него есть право добиваться, чтобы его выслушали, прежде чем он уйдет из этого дома. Жестом он дал понять, что этот разговор должен состояться наедине. Анна, не выпуская из рук портсигара, направилась в сторону кабинета.

Ника проводила их взглядом. Теперь она была уверена, что сделала то, что должна была сделать.

Портсигар лежал на столике. Мягкий свет стоявшей на столике лампы сделал отчетливо видимыми все украшения на его вогнутой крышке. Портсигар лежал как доказательство, которое должно будет удостоверить правдивость слов свидетеля.

Ярослав стоял, опершись о библиотечный шкаф. Анна сидела в кресле, укутавшись в шаль. В кабинете было холодно. Ради экономии в нем не топили печь. Но Ярослав не ощущал холода. Он жадно закурил папиросу, перевел взгляд на золоченые корешки книг, стоявших рядами за стеклянными дверцами библиотеки. Анна еще не знала, что ей предстоит услышать, какая драма была связана с этим портсигаром Анджея, который лежал теперь между ними на столике, как пограничный камень.

– Я рассказывал вам о своем дяде, враче из Львова, который спрятал друга в больнице для душевнобольных.

Анна кивнула. Он говорил об этом во время их первого разговора здесь, в кабинете, когда Ярослав, обладая имевшейся у него властью, сорвал полоску бумаги с красными печатями.

– Да. Вы сказали тогда, что ни один поступок сам по себе не может быть ни хорош, ни плох…

– Ибо все зависит от мотивов. – Ярослав закончил ту свою прежнюю мысль.

Он продолжал наблюдать за Анной, словно раздумывая, настал ли уже тот самый момент, когда он может открыться перед ней. Он изучал ее этим взглядом, проверял, в состоянии ли она принять все то, что он носил в себе со времени их последней встречи.

– Всегда рано или поздно наступает момент, когда никакого алиби не достаточно. – Анна смотрела на него, подперев голову рукой.

Ярослав сел в кресло напротив. Их глаза встретились. Может быть, именно смысл этих ее слов о том, что в жизни каждого человека наступает момент, когда он должен предъявить счет самому себе, заставил Ярослава перестать медлить и не искать никаких философских формул. Он наклонился из кресла вперед, взял лежавший на письменном столе бронзовый нож для разрезания бумаги. На рукояти ножа виднелись искусно отлитые листья винограда. На лезвии была канавка. Лезвие Ярослав приложил к ладони. Оно выступало всего на два сантиметра. Он поднес нож к глазам Анны.

– Именно столько мне пришлось всадить ему в кишки, чтобы спасти это!

Он говорил о портсигаре. Анна не спускала глаз с его лица. Оно изменилось. Сейчас он был похож на голодного волка. Таков был его взгляд. Каждое его слово напоминало рычание.

– Когда? Где? – Анна качнула головой, словно не могла поверить, что этот портсигар Анджея имеет какую-то связь с преступлением.

– В лагере. – Он хотел взять портсигар, но Анна его опередила. Она держала портсигар в обеих руках, как возвращенное сокровище, которое у нее вновь собирались отнять. И так она держала его все то время, пока Ярослав короткими фразами возвращался к тем событиям, о которых так отчаянно пытался забыть. Он смотрел в сторону, словно изучая взглядом золоченые корешки ученых книг из собрания профессора Филипинского, но перед глазами его возникал барак со стоявшей посередине и топившейся железной печкой, он видел эти обмотанные соломой и тряпками ступни ног зэков, торчавшие с нар, слышал восклицания и проклятия игравших в карты урок.

Из-за дверей кабинета доносились голоса Буси, Ники и Франтишки, звучали колядки, передаваемые по радио, но ни он, ни Анна этого не слышали. Ярослав слышал иные голоса, видел свой ад, Анна – слушая его – переносилась вслед за ним во времена той страшной неволи. Он отрывисто произносил слова, с трудом связывая их во фразы, и она чувствовала, что так может говорить лишь тот, кто был там на самом деле, кто на самом деле участвовал в игре, где ставкой была жизнь…

– Я грелся у печки. Они в углу резались в карты. Играли на тряпье попа Федюшки. Поп ни о чем не подозревал, он молился на нарах, а они играли на его тряпье. Правила они соблюдали. Честно подождали, когда он закончит молитву, и тогда раздели его донага. Утром он был уже мертв. В бараке было минус восемнадцать. Позвали играть меня. Моей ставкой должно было стать вот это. – Ярослав пальцем указал на портсигар, который держала Анна. – Я выиграл. Но они тем не менее хотели, чтобы я им его отдал. Стоило им хоть один раз что-нибудь отдать, и в следующий раз они могли отнять у тебя твои четыреста граммов хлеба. «Кровавый Семка» протянул руку за портсигаром. – Ярослав с минуту молчал, потушил папиросу в пепельнице в форме кленового листа и снова поднял вверх нож для разрезания бумаги. – Нож вошел под