те ворота, через которые уже нет хода обратно…

– Тот, кто там оказался, выйти оттуда живым уже не мог. – Ярослав наклонился и говорил вполголоса: – Это было путешествие в одну сторону.

Он хотел положить свою ладонь на руку Анны, но та в последний момент убрала ее, потянувшись за новой рюмкой коньяка.

– Но ведь вам удалось туда не доехать. – Уже произнося эту фразу, Анна почувствовала свою вину в том, что отнимает у этого человека право на жизнь. Она начала извиняться за то, что не в силах справиться с ощущением, что жизнь утратила для нее всякий смысл, но Ярослав неожиданно жестом руки остановил ее. На его лице появилась решимость, видимо, слова Анны задели в нем какую-то пружину, заставившую его сделать признание. Когда Анна, окончательно обессилев, опустила голову на руки, Ярослав снова наклонился над столиком и одной лишь фразой признался в том, чего до сих пор не говорил никому:

– Я это видел совсем близко.

Анна подняла голову и посмотрела на Ярослава как сквозь сон: не ослышалась ли она?

– Я там был. – Голос Ярослава звучал приглушенно, но для нее он звучал как крик. – Я был в Катыни.

Он откинулся на спинку стула так, что тот слегка покачнулся. И глубоко затянулся папиросой.

– И вы живы?

Этот вопрос повис между ними. Анна напряженно ждала ответа. Интуиция подсказывала ей, что этот человек ведет сейчас какую-то борьбу с самим собой. Она ждала, что еще он может сказать, но молчание затянулось. Собственно говоря, Анна могла встать и уйти, но она осталась, она ждала чего-то, что только он мог ей открыть.

Ярослав начал с трудом, как человек, который раскрывает самую важную тайну. Фразы были короткими. После каждой фразы он затягивался папиросой. Начал он со слов:

– Это был сорок третий год. После битвы под Ленином нас посадили в поезд…

– Нас? Кого?

– Десятка два офицеров Первой армии.

– Но как вы, собственно, туда попали?

– Мне не дано было попасть в армию Андерса. Там, где я находился, нельзя было получить никакой информации. – Он пожал плечами. – Если бы не это, я, возможно, был бы теперь в Англии.

– Но вы здесь. – Анна произнесла это твердо, прямо глядя ему в глаза. – Вы пришли с той стороны.

– У меня не было выбора. Ни раньше, ни потом. В эшелон – и поехали! Прямо в Катынь.

– На четыре года позже, чем они.

– Речь шла о пропагандистском эффекте. – Он снова, как будто защищаясь, затянулся папиросой. – Чтобы еще больше разжечь желание отомстить немцам. Вы слышали слова Ванды Василевской.

– И никогда их не забуду, – сказала Анна сквозь стиснутые зубы.

– Это был апрель сорок третьего, когда московское радио сообщило, что близ Гнездова произошло археологическое открытие…

– Археологическое? – Анне показалось, что она ослышалась.

Ярослав подтвердил:

– Да, эти ямы смерти, открытые немцами, они назвали археологическими раскопками.

Когда их привезли, уже работала комиссия Бурденко. Ярослав стоял над ямами, из которых доставали останки пленных из Козельска. Он смотрел на них и не мог понять, как могло так получиться, что он жив. Ведь он должен был быть там, внизу, вместе с ними…

Анна через столик протянула руку за рюмкой Ярослава и снова одним залпом выпила коньяк.

Только тогда она взяла сумочку и вынула из нее предмет, легко помещавшийся в ее маленькой руке. Она разжала ладонь. В глубине ее лежала гильза от пистолетного патрона калибра 7.62.

Анна подняла глаза на Ярослава:

– Это оттуда?

Он кивнул головой. Ярослав потянулся за гильзой, но Анна быстро сжала ладонь.

– Я нашел ее в песке. И спрятал. Носил все время с собой. Возможно, эта пуля предназначалась для меня? В конце концов я отдал эту гильзу вам…

– И что вам удалось там узнать? – Анна наклонилась к нему. – Что это было немецкое преступление, не так ли?

– К нам привели старосту из соседней деревни. – Ярослав прикрыл глаза, словно пытаясь еще раз вызвать в памяти образ этого человека. – Вы как свидетель, сказали ему, можете рассказать, как на самом деле все происходило. А он весь трясется от страха. Да, он слышал выстрелы…

– Когда? Когда он их слышал?

– Конечно, в сорок первом, когда пришли немцы.

– И вы в это поверили?

– Почти ни у кого из нас не было сомнений. Мы знали, что все основано на лжи. После возвращения мы должны были передать «правду» солдатам…

Напряженный взгляд Анны говорил о том, что разговор близится к концу. Ярослав ослабил застежки на воротнике мундира.

– И что вы им сказали? – Анна говорила громко, не обращая внимания на то, что сидевшие рядом посетители кафе поглядывают в их сторону. – Что это сделали немцы?

– А разве мы могли тогда сказать им что-то другое?

Анна, резко поднявшись из-за столика, шла по залу кафе, пошатываясь, как шла она недавно по Рыночной площади к этим ямам смерти. Она задела стул, наткнулась на официанта, который, ловко лавируя, направлялся с полным подносом к столику в глубине кафе. Официант с явным неодобрением взглянул на человека в военной форме, который смог довести даму до такого состояния. А Ярослав тем временем, продолжая сидеть за столиком с незажженной папиросой, поднял вверх пустую рюмку, давая понять официанту, что заказывает очередную порцию коньяка…

Как она могла забыть, что этот день принадлежит другому человеку?

В гостиной был включен радиоприемник «Телефункен». Анна штопала чулки, но ей достаточно было одного взгляда, чтобы заметить новую прическу Ники и ее нарумяненные щеки.

– Ты слышала? – Анна использовала любую возможность, чтобы убедить Нику в том, как сильно она ошибается, предоставляя новым властям какой бы то ни было кредит доверия. – По радио сообщили об аресте командования «СиН». [8] Они хотят всех, кто не красный, упрятать за решетку. А ты считаешь, что у них есть какие-то идеалы!

Ника знала, что ее открытость навстречу всему, что несет каждый день, ее стремление воспринимать повседневность как праздник для матери было чем-то вроде предательства. На сей раз она не поддержала дискуссию. Она собиралась одолжить у матери коралловые бусы и поэтому не хотела раздражать ее своими замечаниями относительно того, что любая власть поначалу заслуживает хотя бы некоторого доверия.

– Одолжи мне бусы.

– Ты куда- то собираешься?

– В оперетту.

Именно в этот момент в дверях гостиной появилась Буся. На ней было выходное платье, на шее висела та самая камея на серебряной цепочке, которую она когда-то одолжила Нике, когда та в первый раз в жизни отправлялась в театр. Анна кивнула на дочь:

–  Представь себе, она в день именин своего отца собирается в оперетту.

Прежде день именин Анджея всегда был для них тем днем, когда, собравшись втроем, они вспоминали его, восполняя с помощью памяти его отсутствие. Как она могла забыть, что сегодня как раз тот день, когда отмечаются так называемые «анджейки»? Может, и не забыла вовсе, а просто не придала этому значения, ведь Юр ясно сказал, что у него есть билеты в оперетту как раз на вечер, посвященный этому именинному дню. И вот теперь она ловит устремленный на нее взгляд вечно слезящихся глаз Буси, которая не может поверить, что Ника собирается в этот вечер уйти из дома. Ведь этот вечер всегда принадлежал ему!

– Я испекла бисквитный торт. – Буся погладила внучку по плечу. – Твой отец обожал его. Мы посмотрим старые фотографии…

– Это ее все меньше и меньше интересует. – Анна критически смотрела на Нику, примерявшую перед зеркалом материнские бусы. – Почему ты именно сегодня куда-то уходишь?

–  Юру достались льготные студенческие билеты.

– Значит, ты выбираешь его! – Анна опустилась на диван и жестом, полным отчаяния, указала на портрет Анджея на стене. – Твой отец не в счет!

Ника сорвала с шеи бусы и бросила их на колени матери. Она стояла перед ней, и слова, которые долго копились внутри нее, лавиной вырвались наружу: она не хочет жить прошлым, не хочет напоминать собой те выцветшие фотографии, которые хранятся в их семейном альбоме!

– Ты ревнуешь, что меня кто-то ждет. Ты просто ревнуешь к чьей-то любви! Почему ты не хочешь примириться с тем, что мне восемнадцать лет?! Мне что, всю жизнь искать могилу отца?! Я не археолог, чтобы копаться в прошлом!

Анна нервически прикрыла уши руками. Буся засеменила к Нике и сложила руки в умоляющем жесте, стараясь прервать поток этих ранящих Анну слов. Однако Ника уже не могла остановиться. Она должна была до конца высказать все, что накопилось у нее на душе, до последнего слова, иначе она бы просто задохнулась.

– Отец наверняка хотел бы, чтобы я радовалась жизни!

– Он хотел бы радоваться вместе с тобой, – тихо произнесла Анна и добавила: – Ну, иди же в свою оперетту, если в этом и есть твоя жизнь!

И это были последние слова, которыми они обменялись в тот день.

Последний день ноября выдался туманным, пропитанным влажностью, как губка. Фонари, казалось, плыли в воздухе как в море тумана. Ника медленно шла по бульварам, Плантам, шаркая ногами по опавшим листьям.

Мысленно она продолжала разговор с матерью. Сколько уже таких молчаливых разговоров состоялось у нее с матерью, и только сейчас она наконец поняла, что Анне просто необходимо это ощущение исключительного права на страдание, которое она так лелеет в себе, чтобы боль утраты могла стать единственным смыслом ее жизни. Лишенная надежды на возвращение своей единственной любви, желая быть верной ей до конца, она выбрала