Дул ветер, и шел дождь.

Бездонные ямы словно вздымались в воздух вместе с колышущимся и лопочущим полотном. Разрытые могилы, казалось, разверзлись еще шире, открывая взору сложенные слоями тела. Обнаженные черепа кричали отверстиями глазниц, ноздрей, ртов и дыр в затылках. Руки в грубых резиновых перчатках поворачивают череп, демонстрируя входное отверстие пули, в которое кто-то втыкает карандаш…

Черно-белая земля открывала очередные свои тайны, сокрытые в ее недрах.

Уложенные друг на друге тела с открытыми в немом крике ртами. Немой крик. Ибо и фильм был немой.

Ярослав стоял с окаменевшим лицом в сумерках осеннего дня в воротах. Вокруг люди стояли небольшими группками. Ежась под порывами ветра, они то и дело отворачивали головы от экрана, на котором двигались фигуры в белых халатах, носили останки на деревянных носилках…

Ветер рвал и трепал экран передвижного кинотеатра. Лопотание полотна иногда заглушало слова комментария, звучавшего из высоко установленных громкоговорителей. Возле костела Святого Войчеха стоял военный грузовик. Это на нем установили экран полевого кинотеатра. Из-за сильных порывов ветра натянутое на деревянную раму полотно словно стремилось оторваться и улететь вверх вместе с этими ямами, трупами, вместе с этой комиссией, члены которой склонились над прозекторскими столами и диктуют что-то для протокола…

Ярослав держал во рту незажженную папиросу. Он смотрел на эти изображения как на картины из собственного сна. Он смотрел как человек, который видит это уже не впервые, но он не окончательно уверен, насколько реальна эта картина, если ее видит тот, кто сам должен был быть в этих могилах. Он смотрел на разрытые ямы, на распарываемые мундиры, на руки, проверяющие карманы. На столах, как на витрине ювелирного магазина, лежат часы, портсигары, обручальные кольца, блокноты, снимки, идентификационные жетоны…

Люди, стоявшие вокруг него, собирались в группы, словно в одиночку они не в состоянии были противостоять этим сценам. На полотне экрана, которое трепал ветер, видна фигура Бурденко, рядом с ним элегантная дама. Это тоже было необходимо для пропагандистских целей: вот шеф советской комиссии водит по кладбищу барышню Гарриман, дочь американского посла. С платочком, прижатым к лицу, она стоит над пропастью разрытых могил. Но тут же на экране появляется другая женщина: Ванда Василевская что-то говорит, обращаясь к солдатам в польских мундирах…

Ярослав помнил тот день. Помнил и звучавший дискантом голос, несшийся сейчас из громкоговорителей: «В третий раз открыты катынские могилы. На сей раз для того, чтобы объявить миру чудовищную правду, свидетельствующую еще об одном немецком преступлении, совершенном против польского народа…»

Ярослав выплюнул незажженную папиросу. Он не заметил, как изжевал ее всю зубами. Он смотрел и не чувствовал, как руки его сжались в кулаки.

На экране продолжался парад мертвых. Разложенные на песке и снегу останки ожидают последней поверки. А голос Василевской, прерываемый порывами ветра, разносился от Сукенниц до Мариацкого костела: «Пленных, беззащитных людей убивали хладнокровно, спокойно и систематически. Выстрелом в затылок…»

Именно эти слова услышала Анна, выходя из антикварного магазина, где целый час составляла список книг, которые антиквар готов был взять у нее на продажу. На пороге Анну почти сбили с ног сильные порывы ветра и эти слова, которые гулко звучали из громкоговорителей: «Их бросили в общие могилы. Профессиональных офицеров, инженеров, врачей, более десяти тысяч польских интеллигентов, которых война облачила в военную форму…»

На какое-то мгновение Анна перестала понимать, где она находится. Каким образом она вдруг оказалась внутри того кладбища? Сначала она застыла в неподвижности, подняв вверх вуаль, чтобы лучше видеть то движение, которое происходило на экране. И потом уже, когда она ясно поняла, что это то самое место, Анна словно сомнамбула пошла в сторону грузовика, на котором был укреплен экран. Тогда ее и увидел Ярослав. Он медленно начал пробираться сквозь толпу согнанных сюда людей. Анна шла по мостовой, вглядываясь в эти черно-белые изображения. Она смотрела на тела жертв, которые на колышущемся от ветра экране производили такое впечатление, будто они пытаются подняться, сорваться с места, куда-то бежать…

Сквозь этот сильный ветер и моросящий дождик доносился женский голос: «Взывает к нам кровь катынского леса голосом сильным. Зовет нас к мести беспощадной и неумолимой…»

Анна шла одна, миновав пустые в эту пору ларьки цветочниц, она была все ближе к грузовику с установленным на нем кинопроектором. Ярослав не спускал с нее глаз.

На экране возникли столы с найденными предметами. Голос, доносившийся из громкоговорителя, звучал патетически: «Ни на минуту мы не должны забывать о страшной смерти наших братьев, которых сбросили в общую яму и которых потом извлекли из могилы, как выволакивают мертвых шакалы и гиены…»

Анна шла вперед, не отрывая взгляда от прямоугольника освещенного экрана, на котором именно в этот момент видны были согнутые пополам останки трупа в военной форме. Чья-то рука в перчатке вынимает из кармана мундира какие-то мелочи, потом поднимает безжизненный череп и втыкает карандаш в отверстие с рваными краями в затылке. Отверстие зияет чернотой.

Анна хотела подойти ближе, сделала еще несколько шагов, но по непонятной для нее самой причине ноги вдруг отказались ей подчиняться, из-за этого зонтик выпал из ее рук, и, наклонившись, чтобы поднять его, она сама упала на мокрую мостовую. Она не знала, кто подал ей руку, кто обхватил ее за талию и помог подняться. Только когда она услышала: «Госпожа майорша, все, все уже в порядке», – до ее сознания дошло, что голос этот она уже слышала прежде и что теперь она может чувствовать себя в безопасности, ибо этого человека послал к ней Анджей.

Ярослав взял Анну под руку. За их спинами остался экран, на котором тем временем появились бело-красный флаг, а рядом с ним советский, оба трепещущие над развалинами Берлина. А из громкоговорителей над их головой вдогонку им звучал голос Василевской: «Когда вы идете на запад и сквозь стиснутые зубы говорите себе: за Варшаву, за Вестерплятте, за Кутно, не забудьте добавить и это: за Катынь!»

В окно кафе Новорольского было видно, как на Рыночной площади, погружавшейся в осенние сумерки, сворачивают передвижной кинотеатр. Солдаты демонтировали экран.

Во второй раз они оказались в этом месте. В первый раз именно здесь Ярослав передал ей портсигар. Тогда она была в шляпке с вуалью. Сегодня она оставила свою мокрую шляпку в гардеробе. Анна оперлась подбородком на руки и неподвижным взглядом смотрела перед собой так, словно хотела им объять всех отсутствующих. Она смотрела сквозь дым папиросы, которую курил Ярослав, сквозь лица других посетителей кафе, сквозь плотные шторы и видела то, что могла увидеть только она: прощание с Анджеем, который уходил на войну…

– Вам от этого станет лучше. – Ярослав пододвинул рюмку коньяку ближе к Анне. Она не отреагировала.

Только когда Ярослав коснулся рюмкой обручального кольца на ее пальце, она очнулась от этого легкого звука, оглянулась вокруг и залпом выпила коньяк. Ярослав жестом дал понять официанту, что повторяет заказ.

– Простите меня, – сказала Анна сквозь стиснутое горло.

– За что?

– Я думала, что после того, что мне пришлось пережить за эти годы, я смогу выдержать все. – Она машинально крутила обручальное кольцо на пальце. – Но нет! Видно, я недостаточно сильная. Мне будет это сниться до конца моих дней. Одно дело – представлять себе ад, и совсем другое – побывать в нем.

По ее лицу пробежала какая-то судорога, но она взяла себя в руки, взглянула на Ярослава уже вполне осознанно.

– Как вы там оказались? – Этот вопрос застал его врасплох, словно игрока в покер, пойманного за руку на игре краплеными картами. Что должно было означать это слово «там»? Неужели она догадалась?

Ярослав выпустил облако дыма, загасил папиросу, проглотил остатки коньяка. Казалось, он тянет время. Впечатление было такое, что ему прежде необходимо обдумать свой ответ, который будет для него совсем не легким, но Анна уже следующей своей фразой дала ему понять, что она спрашивала лишь о том, каким образом он оказался на Рыночной площади. Прежде чем он успел сказать что-то в ответ, Анна понимающе закивала головой и не без язвительности заметила, что ему, вероятно, там необходимо было быть, ведь он исполнял приказ, а офицер не может ослушаться.

– У господина полковника было задание обеспечить митинг. – Она смотрела на него холодно, и все же он предпочел бы именно этот ее взгляд, а не тот, который говорил, что она где-то совсем далеко, в другом времени и в другом месте.

– А если я там оказался потому, что предполагал, что и вы там будете?

– Я ничего не знала об этом митинге. – Анна пожала плечами. – Это была случайность.

– Иногда случайности могут оказаться решающими в вопросах жизни и смерти.

Несколько секунд она внимательно смотрела на него, слегка прищурившись, словно раздумывала, надо ли ей сейчас произносить то, что она собиралась сказать.

– У вас есть право так говорить, ибо вы живы.

Это прозвучало как обвинение. Анна сама почувствовала, как больно эти слова могли его ранить. Она начала говорить о том, что жизнь ее по-прежнему проходит во времени post mortem и что она по-прежнему не теряет надежду на то, что непоправимое не свершилось, ведь в том списке в фамилии Анджея была ошибка, хотя то, что она увидела сегодня, могло означать одно – это вход в