– Шегодня што-то не так, – пробормотала раздражающе энергичная Катюха, жуя лепешку и при этом вертя головой во все стороны.

– А? – секунд через десять откликнулась я, замедленно вращая ложечкой в чашке с колумбийским кофе.

Он был крепкий, как характер Тяпы. Это она велела мне выпить тройной эспрессо без сахара, по вкусу и консистенции похожий на горячий битум.

Я заставила кофеварку работать в режиме машины для варки асфальта для того, чтобы прогнать сон, но, очевидно, кофе получился недостаточно страшным. Я все равно клевала носом и тупила.

– Я поняла: тут четвертый столик поставили! – раздражающе бойкая Катерина откинулась на спинку стула и улыбнулась мне, всем довольная. – Значит, к завтраку ждут не только девушек! Наверное, еще эти придут.

– Кто – эти? – я зажмурилась и отважно допила свой адский кофе.

– Я думаю, Ля Бин с помощницей и симпатяга фотограф.

Я открыла глаза и огляделась. Дополнительный столик и впрямь был накрыт на троих, но едоки за ним пока что отсутствовали. Пустовало и одно штатное место. Я пересчитала присутствующих и подтвердила некомплект:

– Одной девушки нет.

– Я заметила, нет Афродиты, – кивнула Катерина. – Загуляла наша рыжая бестия!

– Ай-ай-ай, нехорошо завидовать, – ласково попеняли ей мы с Нюнечкой.

– Я не завидую, – Катюха потянулась за второй лепешкой. – Я даже рада за нее и за нас. Девушка предпочла старому затейнику-миллионеру молодого красавца-садовника? Прекрасно! Конкуренция на койко-место в номере для молодоженов снижает уровень.

– А вот некоторые беспокоятся, – заметила я.

С частым топотом по ступенькам на террасу взбежал Просто Боб. Он влетел под навес, поозирался по сторонам, как затравленный, потом бестактно пересчитал присутствующих по головам и снова выскочил на террасу.

– Что это он на скальпы наши пялился? Не пропавшие ли платочки высматривал, я надеюсь? – с подозрением спросила Тяпа.

– Пожалуй, я еще капучино возьму, – сказала я Кате и пошла к кофеварке.

Стратегически выгодное расположение в углу рядом с дверью делало сей агрегат идеальным прикрытием для желающих подсмотреть и подслушать, что происходит на открытой площадке.

То есть для нас с Тяпой. Нюня-то до бытового шпионажа не опускается, она соглашается исключительно на разведдействия в военное время, да и то скрепя сердце.

А на площадке происходило что-то интересное.

Вчерашнее белье с веревок еще не сняли, и за пестрым лоскутным занавесом из полотенец, простынок и наволочек туда-сюда метался, волнуя вещички, Просто Боб: его легко было узнать по тощим, бледным, пупырчатым и редковолосым, как у скороспелого бройлера, голеням.

Должно быть, голенастый шеф бегал вдоль строя своих подчиненных – за тряпичной занавеской я их не видела, но слышала голоса.

Судя по интонациям, имел место быть не штатный начальственный нагоняй, а сеанс одновременного перекрестного допроса с пристрастием – всех и каждого.

Просто Боб с пулеметной скоростью тарахтел по-гречески, задавая вопросы, а его подчиненные коротко, вразнобой отвечали. На разные голоса повторялось одно и то же звучное, но непонятное выражение: «Панургос малья». Я заподозрила, что это популярное греческое ругательство. Вероятно, неинформативный мат Просто Боба не устраивал, он продолжал шуметь и был явно зол. Подчиненные пугались и тосковали.

Я тоже опечалилась, не понимая ни слова.

– Может, пропало его любимое столовое серебро? – предположила Нюня. – Или, напротив, в тарелке с салатом нашелся слизняк?

– Надо бы вернуть на место те платки, которые кое-кто стащил, – посоветовала Тяпа. – Не дай бог, тут сейчас начнется тотальная инвентаризация имущества!

– Кто последний за кофе? – вкрадчиво вопросил у меня над ухом знакомый голос.

– Я!

Я обернулась, увидела голливудского типчика и растерялась, сообразив, что ответила ему на своем родном языке.

– Вот дура-то, теперь он точно проассоциирует русское слово с журналисткой из России! – обругала меня Тяпа.

– Может, он не такой умный? – промямлила Нюня.

Но он был именно такой, и даже еще умнее, потому что приветствовал меня бессмертной пушкинской строкой:

– Татьяна, милая Татьяна!

– Мы разве знакомы? – угрюмо буркнула я.

– Кажется, мы встречались. Однажды… Нет, даже дважды!

Типчик торжествующе улыбался, а я разозлилась и сказала:

– Я не запоминаю случайных знакомых.

– Особенно если это уличное знакомство, – с достоинством добавила моя Нюня.

– И даже, можно сказать, подзаборное! – припечатала Тяпа.

Блондин засмеялся, и мне захотелось треснуть его по голове подносом, но тут кофемашинка дипломатично зажурчала, наполняя мою чашку свежим колумбийским битумом.

– Приятно вам подавиться! – по-детски нахамила я и вернулась к своему столику, клокоча от злобы, как эта кофеварка.

Рязанская дева Катерина Максимова неторопливо и основательно намазывала медом третью лепешку.

– Что-то у меня сегодня вовсе нет аппетита, – пробормотала я и отодвинула подальше чашку с двойным асфальтом без сахара. – Пойду погуляю. Подышу свежим воздухом.

Мне хотелось пробежаться по маршруту нашей ночной прогулки, пока по территории не разбрелись остальные гости. Как вернуть на веревку бессовестно украденные платочки, я придумаю позже, сначала надо их забрать!

Дерево, которому доверено было стеречь чужие головные уборы, я помнила смутно. До сих пор мне не доводилось брать в соратники, союзники и подельники растения, вот и не выработалась привычка запоминать их особые приметы.

– Это была роскошно цветущая ленкоранская акация, – подсказала Нюня – ботаничка во всех смыслах.

Роскошных ленкоранских акаций в том углу двора было несколько. Я обошла их все и только на последней – закон подлости работал исправно – нашла свои, то есть чужие платочки. Они слегка размотались и трепетали на ветке, как траурные флажки.

Я аккуратно, чтобы шершавая кора не оставила на нежной ткани затяжек, избавила цветущее дерево от стилистически чуждого ему печального убранства. Но ни свернуть платки, ни рассовать их по карманам не успела, потому что вновь услышала за спиной:

– Татьяна, милая Татьяна!