улыбка переходит от одной девушки к другой, когда они принимают друг у друга дежурство.

– Вас ждут, Кира Леонидовна, – сказала девушка с этой переходящей улыбкой. И, увидев, что Кира направляется к лифту, добавила: – Пальто оставьте, пожалуйста, вон там, в гардеробе. А потом поднимайтесь в конференц-зал на третьем этаже.

Незачем было, значит, громоздить в голове какие-то дурацкие конструкции из-за такой ерунды, как смена обуви. Что с того, что прошлый раз Кира разделась в приемной у Длугача? Можно же было сообразить, что здесь должен быть гардероб для посетителей! И брести по льду в туфлях, и ломать каблук уж точно было ни к чему. Переобулась бы сейчас…

«Но ты этого уже не сделала, – сказала себе Кира. – И думать теперь об этом незачем. Поздно».

Ей необходимо было произнести это и, может, даже вслух надо было это произнести, потому что ковылять через весь холл на одном каблуке, да еще зная, что улыбчивая девушка провожает тебя любопытным и снисходительным взглядом, было крайне неудобно. Чтобы не сказать больше.

Больше Кире сказал гардеробщик, суетливый старичок, которому она сдала пальто.

– Девушка, девушка! – позвал он, когда Кира уже направилась к выходу. – Подождите!

Она оглянулась.

– У вас юбочка… это… Могу иголку дать, – сказал он.

Кира посмотрела в зеркало, выворотив шею так, что даже уши затрещали.

Юбка лопнула сзади. В разрыве виднелось белое кружево.

– Давайте иголку, – сказала Кира. – А черные нитки у вас есть?

Он посмотрел на нее с опаской – наверное, очень уж сосредоточенный и мрачный был у нее вид, – кивнул и протянул игольницу. Кира перекрутила юбку задом наперед, присела на банкетку и, задрав юбку, принялась зашивать ее крупными стежками. Хорошо, что разорвалась хотя бы по шву. И хорошо, что кое-как сшивать куски ткани она научилась. Бабушка вот умела всего такого гораздо больше. Хотя тоже, как Кира, не любила ни шить, ни вышивать, ни стирать, ни окна мыть. Не любила, но все это умела. Им невозможно было не уметь. Такая у них была жизнь. Мгновенно затянет в пучину мелочей, если ты духом слаб или просто не умеешь с житейскими мелочами сладить.

Все эти мысли мелькали у Киры в голове быстро, как иголка у нее в руке.

– Спасибо, – сказала она, возвращая иголку гардеробщику.

Хоть юбка вроде бы зашита была крепко, но Кира чувствовала теперь все свои движения. Ей казалось, что при каждом ее шаге черные нитки поскрипывают в натянутом шве. Да и стежки наверняка видны снаружи.

Только об этом она и думала, когда поднималась на третий этаж. Ну и об отломанном каблуке, конечно. Интересно, стоять ей придется или все-таки сидеть перед этим советом директоров? Почему, кстати, во множественном числе? Ведь директор должен быть один. Или нет?

Стоять посередине зала, как Пушкин на лицейском экзамене, Кире, по счастью, не пришлось. И конференц-зал оказался небольшим – не бескрайним паркетным полем, каким он ей представлялся. Директора в количестве семи человек сидели вдоль буквы «т», в форме которой были поставлены два стола.

У перекладины этой буквы сидел Длугач. Кире предложили место в самом конце буквенной ножки. Это было удачно: меньше пришлось идти от двери, и меньше, значит, было заметно отсутствие одного каблука. Но когда она садилась, шов на юбке затрещал и, похоже, все-таки разошелся или даже лопнул. Поэтому, едва усевшись, Кира сразу же начала думать, как она будет вставать.

Взгляды директоров казались ей недоуменными. Или они были просто чересчур внимательными?

– Ну что, Кира Леонидовна, – сказал один из директоров, – с биографией вашей мы ознакомились. И что же вас заставляет претендовать на должность главного редактора экономического издания?

Вопрос был сформулирован неточно. И по сути, и по грамматической конструкции.

– Ничто не заставляет, – ответила Кира. – Но Виктор Григорьевич решил, что я могу претендовать на эту должность. Я пришла на собеседование с вами, потому что он сказал мне прийти.

– Вы так доверяете Виктору Григорьевичу? – усмехнулся второй из сидящих вдоль буквы «т».

На директора чего бы то ни было он был совсем не похож. Кира полагала, что люди, сделавшие карьеру, понимают, что голову следует мыть ежедневно, да и за прической своей следят. А у этого голова была не только не мыта, но и не стрижена; неприятные сальные пряди нависали на уши. Впрочем, что ей за дело до его гигиенических привычек?

– У меня нет никаких оснований не доверять Виктору Григорьевичу, – сказала она.

– Да? – Немытый посмотрел искоса, как скворец. – А вот моя мудрая еврейская бабушка меня с детства учила: «Не доверяй никому и никогда».

– Не хотелось бы обидеть вашу бабушку… – начала Кира.

– Она умерла, – перебил он.

– Тем более. Но высказанная ею максима, к сожалению, является признаком не мудрости, а подростковой недальновидности. Или некоторых индивидуальных черт характера, которые, может быть, житейски объяснимы, но мудрости не способствуют.

– Вы думаете? – хмыкнул он.

– Уверена. «Не доверяй никому и никогда», – слишком поверхностное и однобокое утверждение, чтобы построить на нем жизнь.

– А вот меня это правило ни разу не подводило.

Кире показалось, что он произнес это с обидой. Все-таки не надо ей было делать ему замечание, да еще жестким тоном. Люди не любят, когда им без обиняков говоришь, что они ошибаются, сколько раз ведь уже убеждалась!

Она посмотрела на Длугача. Он сидел напротив нее неподвижно, как камень. Но сидел он на дальнем конце стола, к тому же солнце, неожиданно прорезавшееся сквозь тучи, освещало его сзади, поэтому Кира не могла разглядеть выражения его лица. Хотя, может, если бы и разглядела, то и выражение его, и он сам все равно не сделались бы для нее яснее.

– А все-таки, – снова вмешался в разговор первый директор, – какая у вас мотивация для того, чтобы идти на эту работу? Кроме материальной. Только, пожалуйста, не говорите, что вы хотите попробовать себя в новой сфере деятельности. Это и так понятно.

– Кроме тех, что вы сейчас назвали, других мотивов у меня нет.

Кира произнесла это и сразу поняла, что солгала. А может, и не солгала. Ведь то, что ее тянет к Виктору Длугачу, не может, наверное, считаться серьезной мотивацией для работы?

– А вообще-то, – добавила она, – в нашем поведении вполне могут и даже должны быть логические дыры. Мы далеко не всегда можем объяснить, почему действуем так, а не иначе. Но это совсем не значит, что мы действуем неправильно.

– Это вы про женскую интуицию? – поморщился внук своей бабушки. – Она только в постели хороша. А получению прибыли способствуют, знаете ли, другие индивидуальные качества, – добавил он с подчеркнутой язвительностью.

– А Шекспир вот, например, вообще не упоминает о мотивации, – с той же язвительностью отрезала Кира. – Только когда над ней иронизирует. И Библия тоже. И Аристотель сказал: «Какая разница, если поступок уже совершен?»

Ей вдруг стало совершенно все равно, возьмут ее на работу или не возьмут. Ледяные колдобины, сломанный каблук, разорванная юбка, насмешливое любопытство рецепционной девушки, суетливая опаска гардеробщика, язвительность этого директора с сальными волосами и псевдомудрой бабушкой… Все это свалилось на нее так быстро, что волноваться стало как-то бессмысленно. Поэтому Киру охватило вдохновение.

– Вы уверены, что сможете сделать такую газету, которой до сих пор не было? – спросил Длугач.

Он впервые нарушил молчание, и то ли от этого, то ли по другой какой-то причине его слова прозвучали как главные. Кира поняла, что он знает ее ответ. Да она и сама его знала.

– Уверена, – глядя в его далекие невидимые глаза, сказала Кира.

Легко было говорить «уверена», пока думала, что работы этой ей не видать! А вот когда после совета директоров, который снился Кире всю ночь в виде разветвленного кошмара и заставил ее