несусветной глупостью.

«Как же я всего этого сама не увидела?» – подумала она, разглядывая три таких разных букета, которые все-таки были – одно, единое.

Сашка тем временем сняла с кухонной полки деревянную миску, высыпала в нее содержимое принесенной с собою стеклянной банки, залила водой из чайника и быстро перемешала длинной ложкой.

Это было давнее обыкновение семейства Иваровских – вот так вот приносить с собой в гости банку, из содержимого которой в минуту можно приготовить тесто, или салат, или даже жаркое. Сашка эту семейную привычку усвоила.

– Это у нас будет кекс, – сказала она, выливая тесто в глубокую чугунную сковороду без ручки, которую успела уже застелить пергаментной бумагой, лежавшей в банке поверх ее сыпучего содержимого. – Через полчаса испечется. – Она задвинула сковороду в духовку и спросила: – Кирка, у тебя вино есть? А то мне лень было в магазин тащиться, а дома только вода в кране.

С тех пор как Сашкины родители перебрались в Швейцарию, где ее папа Андрей Иванович разрабатывал какую-то научную штуку под названием «адронный коллайдер», которое произнести могла одна только Кира, – квартира Иваровских стала выглядеть неуютно. Она словно застыла в воспоминаниях о прошлом. Кира чувствовала это каждый раз, когда приходила туда, и чувствовать это было грустно, потому что прежде здесь не воспоминания жили, а счастье и душа. Даже странно, что Сашка, с ее-то разнообразными фантазиями и, главное, с бьющим через край жизнелюбием, не умела самостоятельно вдохнуть душу в свои же родные стены.

Но, может, дело было только в том, что редко она в этих стенах появлялась.

– Вино в буфете посмотри, – сказала Кира. – А если там нету, то я у папы в кабинете возьму.

Папа держал спиртное в тумбочке своего письменного стола и постоянно пополнял запасы, тщательно при этом следя за качеством напитков. Кира не могла взять в толк, каким образом сочетается в нем паническая забота о своем здоровье с самозабвенной страстью к саморазрушению.

В буфете нашлось токайское, и, пока кекс сидел в духовке, медленно наполняя кухню ароматами ванили и апельсиновой цедры, Кира с Сашкой выпили по бокалу, еще по одному, потом по третьему, и счастье охватило их совершенно; разве что кекс мог бы его еще дополнить.

Сашка говорила, что давно ей хочется поехать в Новый Орлеан и поучиться настоящему джазовому пению, Кира говорила, что обязательно надо это сделать, раз хочется, и тем более давно, Сашка на это говорила, что хочется ей всего так много, что она не успевает за своими желаниями… А Кира думала, что ей вот хочется как раз-таки очень малого, но желание это странным образом заполняет ее всю, и это что- нибудь да значит…

Кирины мысли были так же бессвязны, как их с Сашкой речи, и в этой бессвязности тоже было счастье.

Пока болтали, кекс слегка подгорел, но можно было считать, что он просто подрумянился чуть больше положенного, и съели они его с удовольствием, хотя есть так сытно и сладко на ночь следовало бы считать попыткой самоубийства, для Киры-то уж точно. Но она об этом не думала сейчас ни капельки.

– В общем, ты влюбилась, и это хорошо, – в обычной своей необъяснимой логике подытожила Сашка, отряхивая на тарелку крошки с ладоней.

– Я не знаю, Саш… – жалобно пробормотала вдруг как-то разом опьяневшая Кира. – Меня к нему, конечно, очень тянет. Но это, может, просто секс. Откуда мне знать? Я же про это ничего не знаю, только так – ги… гипо… тетически…

– Совсем ты опьянела, – хихикнула Сашка, – раз длинное слово выговорить не можешь. Ну и ладно! Я тоже пьяная. А как ты хотела про секс узнать? Не попробуешь – не узнаешь.

– Но он… Этот Длугач… Он, понимаешь, совсем другой… Как… Как Колька Ветчинкин – в Кофельцах, помнишь?

– Олигофрен, что ли? – удивилась Сашка. – Ты же говорила, он твой начальник.

– Да нет! То есть да, начальник. Возможный. Но он не потому на Кольку похож, что олигофрен, а потому что… Или не на Кольку, а на всех остальных… Он – другой, понимаешь? Вот мы с тобой одни, и с Любой, и с Царем, а он – совсем другой. У Рубцова стихи есть: «Лучше разным существам в местах тревожных не встречаться». Вот мы с ним – разные существа, я это чувствую, я это даже знаю!

– Сейчас же перестань знать, – приказала Сашка. – Перестань думать – начни жить! Дай ты себе наконец такую возможность. И будешь счастлива. На свидание к нему пойдешь, обязательно выпей, – посоветовала она. – Не вусмерть, конечно, напивайся, а так, для храбрости прими.

– Я и без выпивки храбрая. – Кира почувствовала, что голова у нее откидывается назад и глухо стукается о стенку. – Я его совсем не боюсь… Да. Я его даже хочу, вот что! И… я спать пойду, ладно? – жалобно попросила она. – Ты сиди, Саш, сиди…

– Может, тебе мятной воды сделать? – забеспокоилась Сашка. – А, Кир? А то ты что-то сильно опьянела.

Мятная вода являлась самым легким способом вытрезвления. За ней следовал нашатырный спирт, который следовало разболтать в воде и выпить, чтобы прийти в себя мгновенно. К десятому классу вся их честная компания освоила эти способы не хуже, чем способы незаметной доставки портвейна из магазина домой в обертке из лаваша.

– Не надо, – покачала головой Кира. – Мне хорошо. Мне легко. Я усну и во сне его увижу.

– Раз так, то ладно, – давясь смехом, кивнула Сашка. – Только сильно-то к нему хоть во сне не присматривайся. Закрой глаза и отдайся страсти.

«Снова напиться, что ли?» – подумала Кира.

Она подумала об этом с самым настоящим отчаянием. Все валилось у нее из рук, а взгляд в зеркало доводил до слез. Она не нравилась себе категорически, бесповоротно! И дело было даже не в том, что себе не нравилась, а в том, что сознавала: она не может понравиться никому, потому что производит впечатление абсолютно бестолковое.

Будь Кира советом директоров, она ни за что не доверила бы сколько-нибудь солидный пост женщине, у которой юбка собирается бесформенными поперечными складками и едва не расходится по швам из-за непотребной округлости бедер, а блузка на груди натянута так, что, кажется, вот-вот пуговицы во все стороны брызнут. И на пиджаке то же самое.

Пиджак Кира застегивать не стала: все-таки меньше будет заметно, что он ей тесен. А тесен он ей стал потому, что в издательстве «Транспорт» деловой костюм был ей не нужен, и она сто лет его не надевала. Ну, по крайней мере, месяца два. И это были два зимних месяца, и как всегда зимой, она за это время, конечно, поправилась.

Как назло, обнаружилось это непосредственно перед выходом из дому. Кира выгладила костюм с вечера, но примерить его не удосужилась. И вот теперь пожалуйста, любуйся в зеркало, как твои дурацкие формы его распирают!

Кира уныло провела щеткой по голове. Волосы у нее мало того что были какие-то разноцветные, так еще и лежали странно: и не вились, и ровными не были. Ее прическа являла собою из-за этого нечто вроде торчащих в разные стороны перьев курицы-пеструшки, и что с ними можно сделать, было непонятно. Во всяком случае, Кира этого не понимала.

Она вообще ничего во всем этом не понимала – как одежду выбирать, как причесываться… Она с юности ничего в этом не понимала и уже перестала об этом думать. Есть же в жизни каждого человека какие-то области, которые для него абсолютная терра инкогнита. И ничего, все при этом как-то живут же, просто не лезут в то, чего им понять не дано. Вот и она не лезла в область всех этих одежно-причесочных мелочей, хотя и считалось, что в этом как рыба в воде должна себя чувствовать женщина ее возраста. Не лезла – и ничуть из-за этого не переживала. Пока не оказалось, что женщина эта, то есть она, Кира, претендует на руководящую должность в солидной компании, а значит, обязана уметь прилично одеться по крайней мере на собеседование.

«Может, не ходить? – трусливо подумала Кира. – Я же и так не на паперти отираюсь. Кто сказал, что у меня должна быть какая-то другая работа?»

Но трусость и нерешительность все-таки не относились к главным ее качествам. А напор как раз