Если поинтересуются‚ сощурясь и поплёвывая‚ не еврей ли ты‚ следует непременно сказать правду‚ не отказываться от своих‚ ни в коем случае не отказываться: так надо. А он и не отказывался: Шлёма Фишелев Кандель‚ – куда уж яснее? В обиходе Соломон Филиппович: тоже не спутаешь.

После рождения сына у Фримы была грудница‚ и его отдали в деревню‚ к кормилице‚ у которой умер ребенок. Когда Фрима за ним приехала‚ кормилица не хотела отдавать‚ упала в обморок‚ а в Могилеве все родственники сбежались посмотреть на деревенского младенца: синие шаровары и красная рубаха с пояском. Говорили‚ что Фрима любила его менее других детей‚ возможно‚ потому‚ что сама не выкормила‚ – но это теперь не проверить.

На той стороне Днестра виднелась бессарабская деревня Атаки‚ до которой хотелось доплыть‚ но когда он подрос и появились силы‚ деревня была уже далеко. С тринадцати лет Шлёма в Одессе‚ у старшей сестры Баси‚ муж которой состоял главным кассиром банкирского дома Ротштейна и считался доверенным лицом хозяина. Шлёму пристроили курьером в том банке‚ чтобы бегал с поручениями по одесским улицам. Через Соборную площадь с кафедральным собором‚ мимо театра, гордости Одессы‚ через Пале-Рояль с фонтанами‚ по Николаевскому бульвару‚ вприпрыжку по знаменитой лестнице на двести ступеней‚ и герцог Ришелье неодобрительно взглядывал с постамента на шустрого мальчишку. Купался‚ должно быть‚ в лимане‚ бегал по толкучему рынку‚ заглядывал на Куликовое поле‚ где устраивали гуляния‚ а когда подрос‚ жил у сестры на Канатной‚ работал на ремонте железной дороги Унгены-Бельцы, через Петрешты‚ Скумпию‚ Фалешты‚ перевозил грузы по Черному морю‚ недолгое время служил в армии‚ в сорок девятом запасном пехотном полку.

Одесситы уверяли в один голос‚ что Шлёма в молодости был красив, 'как картинка'‚ любил модно одеваться‚ и эту любовь сохранил на всю жизнь‚ хотя возможности были небольшие. Франтом выходил из дома‚ шел по Успенской‚ раскланиваясь со знакомыми‚ поворачивал на Ришельевскую‚ пересекал Троицкую‚ Еврейскую‚ Почтовую‚ а там и Дерибасовская: гуляй – не хочу. На фотографии П. Розвала (Ришельевская угол Еврейской) сидит в резном кресле‚ облокотившись о стол‚ щеку подперев кулаком‚ юноша в костюме с жилеткой‚ белая сорочка с галстуком‚ самостоятельный и уверенный в себе‚ а юноше тому восемнадцать лет. Поэт? Не был он поэтом. Мыслитель? Не был он мыслителем. 'Не взыскуй вещей сокровенных': не взыскивал. 'Принадлежи к преследуемым‚ а не к преследователям': принадлежал. 'Будь среди обижаемых‚ а не обижающих': был. А вот профессией не обзавелся‚ должностью‚ партийным хотя бы билетом‚ отчего и метался по жизни‚ чтобы прокормить семью.

Февраль семнадцатого встретил в Одессе. 'Ожила страна‚ – написали в газете. – Ожили люди. Ожили их души. Ожили и выпрямились великие и малые. Ожили и мы, евреи'. Навешивали на грудь красные банты. Скидывали со стен портреты царя. Шагали по улицам со знаменами: 'Да здравствует свободная Россия!' Радовался ли вместе со всеми? Навешивал банты? Скидывал портреты? В Гражданскую войну – насчитал – было двадцать две перемены властей: не успевали распознать. Петлюра и гетман. Деникин и французские корабли на рейде. Большевики и атаман Григорьев на подходе. При белых его по ошибке арестовали‚ приволокли в контрразведку‚ били: на теле оставался до старости рубец от ударов. А Украина пока что горела‚ родственников моих убивали на Украине и родственников тех родственников: кто только не постарался? Проскуров и Елисаветград‚ Черкассы и Радомысль‚ Тульчин-Брацлав: 'Жизнь наша висит на волоске. Один день ужаснее другого. По ночам не спим‚ бродим‚ как тени; живые завидуют мертвым: поторопитесь и спасите!' В Одессе была еврейская боевая дружина‚ шестьсот человек с пулеметами‚ – они- то и защитили моего отца.

Осенью девятнадцатого года отплывал 'Русланъ' из Одессы‚ прямым ходом в Палестину. Семьсот человек на борту навеки прощались с приморским городом; 'красавица Юга' взглядывала на них в последний раз. Отец мой: пытался ли попасть на корабль? Стоял на пристани среди провожающих? Махал рукою вослед‚ прозревая будущее свое? Время что арбуз. Покупаешь без выреза. Принес домой‚ разрезал: что это мне досталось? И почему мне? Несешь назад‚ а они не берут. Вырезанное обратно не принимается и не обменивается. Родился – живи. Досталось – жри. Неспелое. С белыми косточками.

Службы его – они впереди. 'Тиц и Невский'‚ 'Губкомгоссоор'‚ 'Огвидкооп': 'Командируется в район Крыжополь-Тростянец для товарообмена и закупки продуктов.' Ехал поездом из Одессы на Жмеринку‚ через Раздольную-Попелюхи‚ а там и Крыжополь – рукой подать‚ там и Тростянец: пересадка в Вапнярке. С тех беспокойных разъездов по перегруженной железной дороге сохранилась резолюция на затертом документе: 'Посадка разрешена до Николаева. 6.2.1922'. С тех скудных времен неразборчивая запись карандашом: о выдаче двух мешков картошки. 'Вперед‚ товарищи! – взывали газеты. – Все на работу! Отдыхать будем после!' Но пришла безработица в город Одессу‚ надо было устраивать жизнь‚ и снова судьба сыграла со мной в рулетку‚ раскинула на меня игральные кости: отец переехал в Москву‚ первым из братьев-сестер‚ а потому встретил маму‚ родил меня с братом‚ потому и не ушел без возврата, в гетто на Слободку.

В Москве жила его двоюродная сестра с мужем‚ а у них магазин: НЭП‚ обогащение‚ буйство инициативы – усидеть невозможно. Одолжил у сестры деньги‚ купил лисий мех‚ повез продавать в Одессу и тут же‚ конечно‚ прогорел.