И зачитали решение:
– Гнездо суеверств. Фанатизм разъединения. Своеволие мысли и порыв в мечтательные крайности. Расстрел!
Пинечке стоял прямо‚ глядел поверх голов‚ наливался восторгом отчаяния...
– Взвод!..
...обезлюдеет земля без Пинечки‚ заскорбит и поникнет. Затихнут шумы народов. Многолюдство великое оскудеет. Кровь расплещется на траву и на камни‚ возопив к Небесам‚ и кровь потомков его потомков‚ которым не проклюнуться уже из Пинечкиного семени. Не станет без Пинечки неба его и травы‚ цветов и росы‚ птиц‚ бабочек и единственной его звезды‚ что же останется на свете? И кому достанется? Завоют на безлюдье шакалы‚ захохочут гиены‚ заухают филины‚ зашипят гадюки и поскачут бесстыдные бесы‚ добившиеся своего. Но прокашлялся в Пинечке 'Вдыхающий душу'‚ как опробовал голос‚ дыхания набрал полные легкие...
– Пли!
...Пинечке вскрикнул зажатым горлом‚ гордо и яростно‚ зашвырнул напоследок шляпу в далекие небеса‚ а расстрельщики вскинули ружья и бабахнули по ней из метких стволов.
Дым с громом. Клочья от фетра. Бурные‚ продолжительные аплодисменты.
Гумики это одобрили. Пумперникели оценили.
– Шляпа – это хорошо. Шляпа – это красиво. Подчеркивает восторги и порыв. Подкиньте и вы‚ – попросили Мендла. – В свой срок.
Всё опошлили‚ поганцы‚ хоть не умирай.
На третье было открытие памятника. Гвоздь программы. Самая она сласть.
Сыграли гимн. Сдернули покрывало. Взвыли от ярости единым горлом.
Высился посреди площади‚ во всей каменной красе‚ неизвестный вождь известных народов‚ руку тянул ввысь. И на этой его руке – головой в петле – висел немереный человек‚ башмаками над самой землей. Не гумик-карлик‚ не хиляк-пумперникель‚ а гордый Облом-великан‚ который из жизни ушел по- великаньи. Когда захотел этого.
Они завопили‚ гумики. Руками замахали‚ пумперникели. Затопали ногами на нарушителя. А Пинечке уже кричал на всю площадь‚ рвал горло и перекрывал визги:
– Пробудитесь‚ спящие! Очнитесь‚ дремлющие! Трубите тревогу трубами!..
9
Напоследок скомкали церемонию.
Приткнули Мендла к стене‚ грубо и небрежно‚ выставили напротив расстрельщиков...
– Взвод!..
Мендл тоже прокричал горлом‚ гордо-яростно‚ подкинул шляпу под самые облака‚ а они залпом в него.
Сто пуль продырявили тело‚ сто пуль – душу. Которая любила когда-то и страдала‚ взмывала в восторге и опадала в печали. Не душа – сито: вспархивать нечему. И жизнь не удержалась‚ утекла сквозь ситечко‚ чаинки не оставила за собой.
Но летел по небу Пятикрылый Серафим‚ тяжко‚ упрямо‚ отчаянно‚ вываливаясь из низких облаков‚ продавливаясь через неподатливые атмосферы‚ опадая в воздушные ямы и снова взмывая.
– Сыны тьмы! – кричал с высоты демоном гнева и отчаяния. – Источники мрака! Семя злодеев! Желчь на вас и отраву! Серу и пламень! Паршу и коросту! В жилищах змеи! На улицах шакалы! Стоячие болота взамен жизни!!
Кружил поверху старым‚ больным вороном. Сверкал неистовым рыжим глазом. Брызгал слюной. Плечом бодал воздух. Изрыгал древние‚ надежные проклятия‚ которые действовали безотказно:
– Да опустеют дороги ваши! Да не переведется у вас слизеточивый‚ не переведется прокаженный и опирающийся на палку‚ падающий от меча и нуждающийся в хлебе!.. Да будут дети ваши просить милостыню у дверей врагов ваших! Да обратятся в прах ваши кости! Да истребятся души ваши! Да сотрется имя ваше и память о вас!..
Разваливался на глазах неземной изыск. Ссыпатлась цветочная пьльца. Нарушалось мотыльковое трепыхание. Увядали розы с жасминами и падал с небес на площадь самолет-этажерка‚ наследие братьев Райт‚ не выдержав проклятий-перегрузок.
Собака вышла вперед‚ подняла лапу‚ обильно помочилась на вождя. Петух сплюнул на мраморные брюки. Кошка поаплодировала им пухлыми ладошками.
– Пинечке‚ – позвала мама. – 'Жаждущие идут к водам'. Что-то ты замешкался‚ Пинечке‚ и приотстал.
Взрывалось вокруг. Трещало и распадалось. Смрад разносило волнами. А Пятикрылый Серафим грузно пал на землю‚ обнял великана за ноги‚ плакал‚ стонал‚ бился в отчаянии‚ слезами заливал постамент:
– Не хочу больше... Не могу дальше...
– Кто он тебе? – спросил Пинечке.
А тот ответил в рыданиях:
– Пра-пра-пра... и еще пра-пра... и еще пра-пра-внук...
Все ахнули от неожиданности‚ а пес подумал:
– Пра-пра-пра и еще внук-внук – это же буль-буль-буль и еще дог-дог.
Но другим про то не сказал.
Он уходил от них‚ Пятикрылый Серафим‚ без надежды и цели‚ похожий со стороны на вечного путника‚ упрямого и неутомимого‚ что землю истоптал многими маршрутами‚ чтобы утишить зуд‚ беспокойство‚ вечное шевеление конечностей‚ и в лес нырнуть‚ как в избавление‚ в горы – освобождение‚ в пески или в тундру – в спасительное отупение усталости.
– Ладно уж‚ – утешил вослед Пинечке. – Ты же опять летал.
– Это с отчаяния.
– С отчаяния не летают. Летают с радости.
Ответил на это:
– Поживи с мое.
ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ
ЗАТЕРЯВШИЕСЯ В ПРОСТРАНСТВАХ
1
Каждому часу свое беспокойство.
Каждому дню.
Каждому возрасту.
Топорщились на пути столбы с проводами. Жирная асфальтовая полоса перечеркивала степь. Липкая‚ пахучая‚ проминающаяся от жары полоса взамен потайной разбойной тропы‚ по которой наскакивали когда-то врасплох и угоняли в полон босых‚ нагих‚ израненных и обесчещенных. Просвистывали мимо 'торопливые сердцем'‚ каждый в своей коробочке‚ фыркали на посторонних вонючими газами‚ интереса не проявляли‚ ну никак!
А они стояли рядком и смотрели. Пинечке. Кошка с собакой. Петух-горлодер. Одинокие‚ затерявшиеся в неведомых пространствах‚ завалившиеся в безвременье‚ незваными пришельцами на сомнительном празднике. Опасения переполняли через край. И опасения опасений. И всякий мог кинуть на них жребий‚ как на вещь‚ найденную в пустыне.
– Не оплакивайте‚ – говаривал реб Ицеле со слов великих учителей. – Не оплакивайте возвративших души свои Создателю‚ но слезы проливайте над участью тех‚ что ушли и не вернулись домой.
