на зайцев‚ поборют и попленят‚ прогонят в пустыню‚ сотворив тяжкие беды‚ и кто усомнится в избавлении и прилепится к другим верам – погибнет‚ а кто останется в крепости веры своей – будет жить. Потому что возгорится гнев избавителя‚ облачится он в одежды возмездия‚ но это случится не сразу.
– Пинечке‚ – говорил Юдл‚ – скверное время настало. Дороговизна возросла. Дерзость умножилась. Доносчики возликовали. Дома учения опустели. Сын не слушает отца‚ дочь – матери‚ и не видны небеса в чистоте.
– Пинечке‚ – говорила его команда. – Ой злодею и ой его соседу! Тесно стало на свете‚ ибо каждый хочет занять место другого. Самое время поторопить избавителя. Будущее того стоит.
– Да они же мусор кидают! Повсюду и во множестве! Упаковки заводят без счета! Пробки‚ бутылки‚ обертки на выброс‚ это вас не убивает?
– Это нас убивает. А идти всё равно надо.
– Мы пойдем‚ – говорили они. – Мы дойдем. 'Не бойтесь‚ не смущайтесь и не ужасайтесь...' Это про нас.
И пошагали в опасную сторону. Пошагали туда‚ куда не надо идти. Где воды гнилые‚ море безрадостное‚ и вздутые трупы стукаются головами на пологой волне. Юдл. Берко с Копелем. Герш с Мовшей. Абеле с Ареле. Ицкеле вслед за Беньюмчиком. И Ушер Балабус головой над всеми. 'Господи! – возглашали пока что ангелы. – 'Огонь пожирающий'! Народ Твой не в силах устоять. Ни от изобилия добра‚ ни от непосильных испытаний. Не возвратить ли мир в небытие‚ Господи?' И послышался Глас Негодующий: 'Не ваш мир‚ не вам и возвращать'.
Набежал по увалам мужичок, вертячий шустрец: рубаха-распояска‚ волосы масляные на пробор‚ ноздря к небу. Оглядел Юдла с компанией‚ ногами зачастил:
– Я знаю‚ чего вы хочете! Вы хочете всего и сразу! Немедленно и насовсем!.. Кто ж етого не хочеть?
И задохнулся от нахлынувших возможностей:
– Ой‚ ето же аттракциён! Уй‚ на их же пойдуть! Ай‚ с етого можно озолотеть!..
Побежал впереди‚ завывая на стороны:
– Единственная гастроль! По случаю! Евреи идут у будущее!.. Ухохочетесь!!
Ушли.
– Я останусь‚ – сказал человек на бревнышке. – Тут. Посреди степи. Хорошо думается‚ хорошо чувствуется и печалится. Что мне еще?
Пинечке дрогнул‚ оглядел со вниманием‚ примерил к себе будку с бревнышком‚ ленивое покачивание ногой‚ уединение с печалью‚ отраду и покой. Что же останется от радости‚ друг мой? А то и достанется. Перебирать прошлое – бусинками на веревочке‚ пока не облохматится старая нить‚ бусинки прошлого запрыгают по полу‚ провалятся в щели‚ затопчутся случайными ногами самые дорогие для тебя бусинки. Подбери‚ что найдешь‚ нанижи на прежнюю нить‚ если сумеешь‚ и перебирай заново непослушными пальцами: до очередного обрыва‚ до новых потерь – провалов в памяти.
Может‚ это и есть его будущее и постоянное теперь настоящее? Отдых телу и утешение душе.
Может‚ к этому и бежал всю свою жизнь? К одиночеству воспоминаний.
– Пинечке‚ – сказала мама. – Пустое это дело. Тебе не снести тяжести молчания. Снимай с тормоза‚ Пинечке.
И они покатили дальше.
4
Жизнь прожить‚ как с горки скатиться. Как с горки скатиться на перегруженной сортировочной станции‚ в прожекторном перекрестье‚ по бессмысленной с виду путанице рельс. Где вагоны на очереди. Толкач-паровозик. Гулкие команды из лающих динамиков. Вот прокричали твой номер‚ вот подтолкнули тебя с горки‚ и ты покатился‚ набирая скорость‚ подрагивая на стыках‚ заранее не зная‚ куда тебя вынесет‚ какое уготовано место‚ на каком пути. Только переключаются под колесами путеводные стрелки‚ только посвистывают по-разбойничьи хозяева судьбы – стрелочники‚ только мотает тебя поперек станции‚ с пути на путь‚ по невозможной путанице рельс. Но вот‚ наконец‚ последняя прямая‚ свободная от стрелок‚ стремительно надвигающийся вагон – твой сосед на обозримое будущее‚ рывок тормозных башмаков‚ лязг буферов‚ щелканье автосцепки‚ и ты – это уже не ты‚ а часть состава‚ ничтожная часть гигантского‚ в километр‚ состава‚ который с победным воем уносит тебя в сумеречные дали. И маршрут неясен‚ и цель неизвестна‚ и соседи твои спереди и сзади оставляют желать лучшего‚ и трудно сказать‚ что бы ты предпочел‚ окажись перед выбором: победно мчаться сквозь расстояния‚ частицей великого эшелона‚ или с той же горки тихонько вкатиться в уютный тупик‚ на ржавые‚ неезженые‚ поросшие бурьяном рельсы‚ где гуляют под вагонами куры‚ где сохнут на семафорах стираные подштанники заманчивыми флагами капитуляции‚ и где давно уже не просыпаются по ночам от свиста грохочущих составов. И если ты знаешь‚ что для тебя лучше‚ а что хуже‚ значит ты знаешь всё.
Мендл сидел на борту‚ свесив ноги‚ и жаловался:
– Я проскочил последнюю стрелку‚ когда мне стукнуло сорок. Сорок‚ как сейчас помню‚ ровно сорок. Был шанс‚ были еще мечтания‚ но я проскочил – не перевел и не воспользовался. А отсюда уже прямой путь‚ без разветвлений: первая остановка старость‚ далее везде.
Они слушали‚ не перебивали.
– Сорок‚ ах‚ сорок! Самый хороший возраст – это сорок‚ потом будет хуже. Все проскакивают свои сорок‚ не задумываясь‚ не понимая даже‚ что‚ дураки‚ упустили‚ а ты‚ Пинечке‚ удержись. Поверь мне и удержись: зубами‚ ногтями‚ силой или обманом.
Петух пощурился на Мендла и даже кукарекнул от обиды. За что человеку такое долголетие? За какие‚ скажите‚ заслуги? Живет долго‚ живет бесконечно‚ а временем распорядиться не может. Да выдели петуху двадцать лет жизни‚ выдели кошке сорок‚ а собаке пятьдесят‚ сколько дел можно переделать‚ не оглядываясь на сроки‚ сколько полезных звериных дел!
А Мендл уже остыл на ветерке и снова повеселел. Крутил тормозное колесо перед всякой стрелкой‚ спрыгивал‚ упрямо переводил на другой путь‚ как отмывался от прежнего унижения. Стрелка так‚ а он иначе. Стрелка иначе‚ а он ее так. Мендл – 'Кто бы мог подумать!'
Их уносило неизвестно куда‚ непонятно зачем‚ в неведомые дали‚ и стрелки уже проявляли – как и положено – скрытый от непосвященного смысл.
– Имейте в виду‚ – говорил из ящика секретный солдат. – Мне полагается провиянт. На всякой узловой станции. Хлеба кусок. Борща с мясом. Кипятка от пуза. Попрошу обеспечить.
– Да мы‚ может‚ в пропасть катим‚ – отвечали ему. – С насыпи и под откос. Какого тебе борща?
– Хоть под откос. Но накормить обязаны.
– А на чье имя получать? Без имени-звания и кипятка не дадут‚ а уж о мясе и говорить нечего.
Молчал. Терзался в сомнениях. Не раскрывал военную тайну. И выдавил‚ наконец‚ с трудом – жрать всякому хочется:
– Секретный солдат. Степан Змиев. В бою при штабе. На параде при знамени.
– Стёпкеле‚ а вы в какой армии‚ если не секрет?
– Секрет. У меня всё секрет. Куда еду – не знаю. Откуда – не помню. И в чьей армии‚ тоже не сказали.
Поровнело.
Скорость упала.
Катили себе помаленьку под колесный перестук‚ оглядывали незнакомые окрестности.
А впереди строения. Станция с буфетом. Семафор с водокачкой. Перехлест путей и перебор стрелок.
Набежал со стороны крупный мужчина‚ гигант-переросток‚ пристроился рядом‚ выбрасывая на стороны ступни-плоскоступы:
– На минутку! Отобедать! Отлучился‚ а вы катите...
Обогнал великими поскоками. Лег поперек путей. Шею уложил на рельсы. Режь – не хочу.
Закрутили в панике колесо. Затормозили. Встали.
Земля Гумик. Станция Пумперникель.
Чуть голову не отхватили!
